– Ноги подыми.

Возле кушетки, согнувшись в три погибели, стояла Санна-поломойка.

– Я, говорю, ноги-то подыми?

Мокрая ветошь уперлась в отёкшие Любкины ноги. Швабра ритмично тыкалась в стопы, пальцы, растрескавшиеся пятки, но сдвинуть их с места не могла. Белые колонны распухли под тяжестью огромного с пупком навыворот живота и словно вросли в пол. Любка не шевелилась.

Она замерла в неестественной позе и словно прислушивалась к происходящему внутри, игнорируя санитарку.

«Глухонемая, – решила для себя Санна. – С района». Плюнула и заелозила под кушеткой, скребя шваброй о кафель.

– Как ты с дитём-то будешь? Ему ж воспитание надобно, а не только мамкина сиська. Пойдёт пацан ножками… начнёт вопросы разные задавать, а ты ему: "Тык-мык, сынок… мамка не подумала башкой своей, молодая была, вот если б…"

Дверь в смотровую неожиданно распахнулась, и заведующая прервала размышления Санны: "Карту давайте".

За врачом семенила молодая акушерка.

– Светлана Анатольевна, так у неё нет карты. У неё вообще ничего нет. Ни анализов, ни документов. С речью проблемы. ЛОР не смотрел ещё, но она даже не мычит. Вообще никак не реагирует.

Светлана подошла вплотную к кушетке, нарочито громко обращаясь к беременной: «Как зовут тебя? Можешь своё имя сказать? На меня смотрим, я здесь».

– Да бесполезно. Я ей без анестезии плечо зашивала, так она не пикнула даже.

– Педикулёз, кожные высыпания?

– Нет ничего. Помыли, обработали. Она такая грязная поступила…. В рванье вся, голова в репьях, на теле живого места нет.

– А что с телом?

Светлана задрала больничную сорочку и отшатнулась.

– Её ребята с КПП привезли. Говорят, местные её сегодня то ли нашли, то ли поймали в районе Заячьего острова, я так и не поняла. Там лес кругом, затопило всё в позапрошлом году, даже на охоту уже никто не ездит. Как выжила ещё..? Повезло девке.

Лена уверенно прикладывала стетоскоп к тугому Любкиному животу, то здесь, то там.

– Ссадины везде. Видимо, как шла через кусты. Вадик говорит нижние рёбра сломаны. Ноги все в синяках. Или укусы это…

Заведующая отошла на пару шагов.

– Пиявки.

– А? – вздрогнула Ленка.

– Я, говорю, пиявки это. На болоте она была.

Любка неожиданно подняла голову, взглянула на врача и обнажила в улыбке ряд пожелтевших лошадиных зубов.

У Светланы по спине табуном побежали мурашки. Тёмные мокрые спутанные волосы больной обрамляли крупное румяное лицо.

Лицо это не было обезображено болью и долгими скитаниями по тайге, не перекосили его душевные терзания, не изъели насекомые. Лицо было здоровым, пугающе радостным, каким-то инородным телу. Водянистые с жёлтыми крапинами глаза смотрели на Светлану без опаски, с животным магнетизмом.

Никогда ещё в своем отделении не видела заведующая у женщин таких глаз. Напуганные больничными запахами, бренчанием стальных инструментов, равнодушием персонала, озабоченные собственной судьбой, смотрели на нее беременные умоляюще, заискивающе, вопрошающе, иногда с ненавистью. Но не так. Не так как эта. Света поёжилась.

– Готовьте к осмотру.

– Светлана Анатольевна, – акушерка Леночка потеряла всякую надежду найти хотя бы слабый звук отличный от работы кишок и застыла в полной растерянности, – сердцебиение не прослушивается.

– Дай мне, – заведующая взяла деревянную трубку и оттеснила незадачливую практикантку.

В животе бурлило. Гибель плода не сильно осложнила бы работу, но верить в худшее не хотелось. В профессию Светлана пришла по любви, боролась за жизнь каждого ребёнка до последнего и спустя много лет, став заведующей обсервационным отделением, не изменила своим принципам.

Сердцебиения не было.

– Кто её принимал?

– Я принимала. Около шести, не рассвело ещё… – Лена замялась, – Светланочка Анатольевна.. ну вот было оно. Я точно помню, слабенькое такое, но было.

Любку раздели до гола, побрили на сухую ржавым лезвием «Нева» и подвели к креслу.

Светлана старалась не смотреть на беременную, выражение лица которой так и не изменилось. «Блаженны не ведающие. Или не верующие? Или нищие блаженны… кому-то из них определённо повезло».

Вспомнился случай, как она в первый год работы, молодая и впечатлительная, потеряв очередного доношенного здорового младенца, в ярости переступила порог храма, только что отстроенного рядом с рынком.

После продолжительной беседы с батюшкой ярость сменилась истерикой, а за ней пришла пустота. Поп держал за плечи и приговаривал: «Ни за какие грехи Бог не отнимет жизнь у ребенка…». Спросить, кто же это тогда делает и зачем Света постеснялась.

В тот день она поняла, что врач в стенах храма – это лишнее. Богу – Богово, а Свете – кесарево. И иногда естественные роды.

Раскрытия не было. Молочные железы вялые. Вряд ли акушерка действительно что-то слышала. Анамнез неизвестен. Если плод погиб, скоро начнётся сепсис. Ждать, когда сама родит было безумием. Пациентка явно не в себе. Отправить в область? Надо было срочно принимать решение.

Светлана выпрямилась и посмотрела в окно. Свинцовое небо октября прорвало. Снег валил на раскисшую дорогу, тонул в грязных лужах, налипал на провода и стволы деревьев. Ветром сорвало с крыши лист железа и тот повис у окна. Словно хищная птица с ржавыми перьями он бил в стекло огромным крылом. Из окна дуло.

– Проколем пузырь, потом окситоцин и не кормите, на всякий случай. Анастасия Александровна, приготовьте тряпки, – бросила она Санне.

***

Острый конец щипцов уткнулся в мягкую эластичную ткань. Со второй попытки стенка лопнула, и зелёные мутные воды хлынули на пол. Запах ударил в нос.

Лена посмотрела на пол и закашлялась от подступающей тошноты. В водах плавали тёмные нити. Они разбегались по кафелю и заползали в выщерблины. Кровавые сгустки слизи на полу дрожали и пульсировали. Роженица начала вставать с кресла и вырываться. Ленка с силой прижала её руку к подлокотнику. Перед глазами поплыло.

– Лена, закончили уже. Руку ей не сломай.

Позвякивание кипевших шприцов привело акушерку в чувство. В процедурке всё было на месте и одновременно что-то было не так.

На холодной облупившейся стене, выкрашенной до половины тёмно-зелёной масляной краской, растянулся огромный плакат с корявыми красными буквами «ПЕРЕСТРОЙКА», нарисованный похмельным Вадиком-рентгенологом. На огромных гвоздиках из гофрированной бумаги успела скопиться пыль. Надо бы убрать.

Лена нервничала, гремела инструментами и старалась не смотреть на роженицу. Волоски на руках под тонким халатиком вставали дыбом, уши давило, а в воздухе отчётливо был слышен гул. Звук был настолько низкий, что ощущался всем телом. Акушерка резко повернулась.

Звук исходил от больной. Она с ногами взобралась на гинекологическое кресло, вся вытянулась и замерла. Мышцы напряглись. Из уголка её рта тянулась тёмная струйка. В огромных застывших глазах что-то шевелилось. Она видела какие-то картины. Мимика на лице роженицы многократно менялась, а глаза неподвижно смотрели вперёд, сквозь стену.

Гулко, не открывая рта, она выла.

***

Родовая деятельность развивалась стремительно.

Палату заперли, опасаясь неадекватного поведения больной. Санну поставили сторожить у стеклянной двери.

Санитарка хорошо знала своё дело. "Рожать можно идти, когда головка полезет. А раньше и нечего Светлану Анатольевну дергать". Но, Господь – свидетель, как же ей хотелось позвать врача. За тридцать с лишним лет Санна видела такое впервые.

За окном усиливался ветер. Роженица забилась под кровать и оттуда раздавалась её прерывистое «Тьек… тьек …тьек…». Что-то там вздрагивало. Размеренно, как часы, словно заведённый механизм повторялось это «тьек». Как вода капает в железной раковине.

«Через каждые четыре секунды, – насчитала санитарка, – Она там живая вообще?»