– Теперь вы понимаете, не так ли? Духовенство – это контрреволюция и в лоне семьи и в обществе; священники заставили прибавить к «Credo»32 : «А те, кто заплатит подать, будут прокляты!» Пятьдесят присягнувших священников были перерезаны, их дома разграблены, их поля вот уже полгода как опустошены; пускай Собрание срочно составит декрет против священников-бунтовщиков. Дописывайте ваше предложение, Серван, а Ролан подготовит текст декрета.

Серван закончил фразу.

Ролан тем временем писал:

«Депортация мятежного священника должна быть произведена в течение месяца, в том случае, если требование будет выдвинуто двадцатью усердными гражданами, поддержано жителями округа, утверждено властями; депортируемому будет выплачиваться три ливра в день в качестве подорожных вплоть до границы».

Серван прочитал свое предложение о лагере для двадцати тысяч добровольцев.

Ролан зачитал свой проект декрета о депортации священников.

В этом и состояло дело.

Будет ли король действовать в открытую? Пойдет ли он на предательство?

Если король искренне поддерживает конституцию, он санкционирует оба декрета.

Ежели король предает нацию, он наложит вето.

– Я подпишу предложение о лагере как простой гражданин, – сообщил Серван.

– А Верньо выступит с предложением о принятии декрета о священниках, – в один голос заявили муж и жена.

На следующий день Серван отправил свое требование в Собрание.

Верньо положил декрет в карман и пообещал вытащить его на свет, когда придет время.

Вечером того же дня Серван, как обычно, явился в Собрание.

О его предложении все уже звали: Ролан и Клавьер его поддерживали; Дюмурье, Лакост и Дюрантон были против.

– Идите, идите сюда, сударь! – вскричал Дюмурье. – Объясните свое поведение!

– Кому я должен давать объяснения? – не понял Серван.

– Королю! Нации! Мне! Серван улыбнулся.

– Сударь! – продолжал Дюмурье. – Вы сделали нынче серьезный шаг.

– Да, я знаю, – кивнул Серван, – чрезвычайно серьезный!

– Может быть, вы получили соответствующее приказание короля?

– Признаться, нет, сударь.

– Значит, вы посоветовались со своими коллегами?

– Не более, чем с королем.

– Почему же вы поступили таким образом?

– Потому что я имею на это право как частное лицо, как гражданин.

– Значит ли это, что вы, как частное лицо, пользуясь правом гражданина, решились представить это подстрекательское предложение?

– Да – Отчего же вы прибавили к своей подписи свое звание военного министра?

– Я хотел дать понять Собранию, что как министр я готов поддержать то, чего требую как гражданин.

– Сударь! Так мог поступить лишь плохой гражданин и плохой министр!

– Сударь! – отвечал Серван. – Позвольте мне самому судить о том, что хорошо и что плохо, это дело моей совести; если бы я выбирал судью в столь щекотливом вопросе, я позаботился бы о том, чтобы его не звали Дюмурье.

Дюмурье побледнел и сделал шаг по направлению к Сервану, Тот схватился за эфес шпаги, Дюмурье – тоже.

В это мгновение в зале появился король.

Он еще ничего не знал о предложении Сервана.

Присутствовавшие замерли.

На следующий день в Собрании обсуждался декрет о сосредоточении в Париже двадцати тысяч федератов.

Короля потрясла эта новость.

Он вызвал Дюмурье.

– Вы – мой верный слуга, сударь, – сказал он ему, – и я знаю, как вы защищали монархию, выступая против этого ничтожества Сервана.

– Я благодарю ваше величество, – отозвался Дюмурье.

Помолчав, он продолжал:

– Известно ли королю, что декрет принят?

– Нет, – отвечал король, – однако это не имеет значения: я решил на этот случай использовать свое право вето.

Дюмурье покачал головой.

– Вы со мной не согласны, сударь? – удивился король.

– Государь! – отвечал Дюмурье. – Вы не можете противостоять этой силе, вы подвергаетесь нападкам и вызываете подозрение у подавляющего большинства населения, против вас направлены злобные выпады якобинцев, тонкая политика республиканцев; в нынешних условиях подобное решение с вашей стороны будет равносильно объявлению войны.

– Война так война! Я и так достаточно долго воюю со своими друзьями, пора объявить войну и врагам!

– Государь! В первом случае у вас десять шансов на победу, во втором – десять шансов, чтобы проиграть!

– Разве вы не знаете, зачем они хотят собрать в Париже двадцать тысяч человек?

– Если ваше величество соблаговолит послушать меня хотя бы десять минут, я надеюсь, что смогу доказать не только то, что знаю, чего они хотят, но и предскажу, что произойдет.

– Говорите, сударь, – разрешил король, – я вас слушаю.

Людовик XVI облокотился на ручку кресла, подпер рукой щеку и обратился в слух.

– Государь! Требующие принятия этого декрета является не только врагами короля, но и врагами отечества.

– Вот видите! – перебил его король. – Вы и сами готовы это признать!

– Я скажу даже более того: приведение этого декрета в исполнение может повлечь за собой огромные несчастья.

– Так что же?

– Позвольте, государь.

– Да, да, продолжайте!

– Военный министр виноват в том, что потребовал сосредоточить в окрестностях Парижа двадцать тысяч человек, в то время как наша армия ослаблена, наши границы оголены, наша казна пуста.

– Ну еще бы! Разумеется, он в этом виноват!

– Он не только виноват, государь: он еще поступает неосмотрительно, а ведь это гораздо хуже! Неосмотрительно выступать перед Собранием с предложением о сосредоточении двадцатитысячной неорганизованной толпы, разжигая ее патриотизм, которым может воспользоваться первый же честолюбец!

– О, устами Сервана говорит Жиронда!

– Да, государь, – подтвердил Дюмурье, – однако воспользуется этим отнюдь не Жиронда.

– Этим могут воспользоваться фельяны, не правда ли?

– Ни те, ни другие: это будут якобинцы! Их влияние распространяется на все королевство, и среди этих двадцати тысяч человек окажется по меньшей мере половина их сторонников. Таким образом, можете мне поверить, государь, что авторы декрета будут опрокинуты самим декретом.