Глядя на королеву, можно было заметить, что она пристально следит за объяснениями Барнава; по мере того как она понимала его мысль, она приходила в ужас.

– Знаете, я видел этих депутатов, – продолжал Барнав, – вот уже несколько дней они все прибывают в Париж; я познакомился с теми из них, что приехали из Бордо. Почти все они – люди неизвестные, но жаждущие прославиться; они спешат это сделать потому, что молоды. За исключением Кондорсе, Бриссо и еще нескольких человек самым старым из них не более тридцати лет. Наступает время молодых, они гонят людей зрелого возраста прочь и уничтожают старые традиции. Довольно седин! Новую Францию будут представлять молодые!

– И вы полагаете, сударь, что нам следует более опасаться тех, кто приходит, нежели тех, кто покидает Собрание?

– Да, ваше величество; потому что вновь приходящие депутаты вооружены мандатом: объявить войну знати и духовенству! Что касается короля, на его счет еще не высказывают ничего определенного: потом будет видно…

Если он захочет ограничиться исполнительной властью, ему, возможно, простят старое…

– Как?! – вскричала королева. – То есть как это ему простят старое? Я полагаю, что королю решать, кого казнить, а кого миловать!

– Вот именно это я и хотел сказать; вы сами видите, что на этот счет никогда не удастся прийти к согласию: новые люди, – и вы, ваше величество, к несчастью, будете иметь случай в этом убедиться, – не дадут себе труда даже из вежливости притворяться, как делали те, кто уходит… Для них, – я слышал об этом от одного из депутатов Жиронды, моего собрата по имени Верньо, – для них король – враг!

– Враг? – в изумлении переспросила королева.

– Да, ваше величество, – подтвердил Барнав, – враг, то есть вольный или невольный центр всех врагов, внешних и внутренних; увы, да, приходится это признать, и они не так уж неправы; эти новые люди верят, что открыли истину, а на самом деле не имеют другой заслуги, как говорить во всеуслышание то, что ваши самые ярые противники не смели вымолвить шепотом…

– Враг? – переспросила королева. – Король – враг своему народу? Ну, господин Барнав, в это вы не только никогда не заставите меня поверить – это и понять-то никак невозможно!

– Однако это правда, ваше величество; враг по натуре, враг по темпераменту! Третьего дня он принял Конституцию, не правда ли?

– Да; так что же?

– Вернувшись сюда, король едва не заболел от ярости, а вечером написал к императору.

– А как, по-вашему, мы можем перенести подобное оскорбление?

– Ах, ваше величество, вы же сами видите! враг, бесспорно – враг… Враг сознательный, потому что, будучи воспитан герцогом де ла Вогийоном, главой партии иезуитов, король отдает свое сердце священникам, а они – враги нации! Враг против своей воли, потому что является вынужденным главой контрреволюции; предположите даже, что он не пытался уехать из Парижа: он в Кобленце вместе с эмиграцией, в Вандее, – со священниками, в Вене и Пруссии – с союзниками Леопольда и Фридриха. Король ничего не делает… Я? охотно допускаю, ваше величество, что он ничего и не сделает, – печально промолвил Барнав, – ну так за неимением его персоны используют его имя: в хижине, на кафедре, во дворце это по-прежнему несчастный король, славный король, король – святой! А когда наступает Революция, жалость беспощадно карается!

– Должна признаться, господин Барнав, что не могу поверить: вы ли это говорите? Не вы ли стали первым, кто нас пожалел?

– Да, ваше величество, мне было вас жаль! Я и сейчас искренне вас жалею! Но между мною и теми, О ком я говорю, разница заключается в том, что они вас жалеют, чтобы потом погубить, а я жалею затем, чтоб спасти!

– Скажите, сударь: есть ли у новых людей, идущих, если верить вашим словам, затем, чтобы объявить нам войну не на жизнь, а на смерть, какой-нибудь определенный план; договорились ли они между собою заранее?

– Нет, ваше величество, я слышал лишь рассуждения общего порядка, об уничтожении титула Величество перед церемонией открытия Собрания; о замене трона обычным креслом слева от председателя…

– Не видите ли вы в этом нечто большее, чем то, что господин Type сел, видя, что сидит король?

– Во всяком случае, это новый шаг вперед, а не назад… Пугает еще и то, ваше величество, что господина Байи и генерала Лафайета заменят на их постах.

– Ну, о них-то я ничуть не жалею! – с живостью воскликнула королева – И напрасно, ваше величество: господин Байи и генерал де Лафайет – ваши друзья… Королева горько усмехнулась.

– Да, да, ваши друзья! Ваши последние друзья, может быть! Так поберегите их; если они еще пользуются хоть какой-нибудь популярностью, используйте ее, но по-, спешите! их популярности, как и моей, скоро придет конец.

– Сударь! Вы указываете мне на пропасть, вы подводите меня к самому краю, вы заставляете меня ужаснуться ее глубине, но не даете совета, как избежать падения.

Барнав на минуту замолчал.

Потом он со вздохом прошептал:

– Ах, ваше величество! И зачем только вас арестовали на дороге в Монмеди?!

– Ну, вот! Господин Барнав одобряет бегство в Варенн! – воскликнула королева.

– Я не одобряю, ваше величество, потому что ваше нынешнее положение – прямое следствие вашего бегства; но раз этому бегству непременно суждено было иметь такие последствия, я сожалею, что оно не удалось.

– Значит ли это, что сегодня господин Барнав, член Национального собрания, направленный этим самым собранием вместе с господином Петионом и господином Латур-Мобуром для возвращения короля и королевы в Париж, сожалеет о том, что королю и королеве не удалось пересечь границу?

– Давайте договоримся, ваше величество: сожалеет об атом не член Собрания, не коллега господина Латур-Мобура и господина Петиона; сожалеет несчастный Барнав, ваш покорнейший слуга, готовый отдать sa вас жизнь, то есть последнее, что у него есть.

– Благодарю вас, сударь, – кивнула королева, – то, как вы предлагаете мне свою жизнь, доказывает, что вы из тех, что не бросают слов на ветер; однако я надеюсь, что мне не придется от вас этого требовать.

– Тем хуже для меня, ваше величество! – отвечал Барнав просто.