– Вы отлично знаете, что в тот день, когда вам будет угрожать настоящая опасность, граф де Шарни окажется на своем посту, и этот пост будет самым опасным.

Королева опустила голову.

– Я надеюсь, вы пришли не для того, чтобы говорить со мной о графе де Шарни? – нетерпеливо молвила она.

– Нет, ваше величество, однако мысли иногда похожи на события: они связаны между собою невидимыми нитями и потому иногда вдруг являются на свет, хотя, кажется, должны были бы скрываться в самой глубине… Нет, я пришел говорить с королевой, простите, ежели, сам того не желая, я заговорил с женщиной; я готов исправить свою ошибку.

– Что же вы хотели сказать королеве?

– Я желал открыть ей глаза на ее положение, на положение Франции, Европы; я хотел ей сказать: «Ваше величество! Вы ставите на карту счастье или несчастье всего мира; вы проиграли первый тур шестого октября; вы только что выиграли, в глазах ваших поклонников, по крайней мере, второй тур. С завтрашнего дня вам надлежит разыграть то, что называется решающей партией; ежели вы проиграете, вы потеряем трон, свободу, а может быть, и жизнь!»

– И вы полагаете, сударь, – выпрямляясь, проговорила она, – что мы испугаемся и отступим?

– Я знаю, что король храбр: он – потомок Генриха Четвертого; я знаю, что королева мужественна: она – дочь Марии-Терезии; я никогда бы не стал пытаться их переубедить; к несчастью, я сомневаюсь, что мне когда-либо удалось бы вселить в сердца короля и королевы уверенность, которую я ношу в своей душе.

– Зачем же, в таком случае, браться за то, что вы считаете бесполезным?

– Чтобы исполнить долг, ваше величество… Поверьте, очень приятно в наши бурные времена говорить себе при каждом усилии, пусть даже бесполезном: «Я исполняю свой долг!»

Королева посмотрела на Жильбера в упор.

– Скажите мне прежде, сударь, – попросила она, – возможно ли еще, по-вашему, спасти короля?

– Полагаю, что можно.

– А королевскую власть?

– Надеюсь, что так.

– Ну что ж, сударь, – тяжело вздохнув, заметила королева, – вы счастливее меня; я-то думаю, что и то и другое невозможно, и продолжаю борьбу только для очистки совести.

– Да, ваше величество, я вас понимаю: вы хотите деспотической королевской власти и абсолютного монарха; как скупец не может расстаться со своим добром даже во время кораблекрушения, хоть и видит берег, готовый дать ему больше того, что он потеряет, вот так же и вы утонете со своими сокровищами, потому что они увлекут вас на дно… Пожертвуйте малым: бросьте в бездну прошлое и плывете к будущему!

– Пожертвовать малым означало бы порвать со всеми европейскими монархами.

– Да, но зато вы заключили бы союз с французским народом.

– Французский народ – наш враг! – заявила Мария-Антуанетта.

– Это оттого, что вы научили его сомневаться в вас.

– Французский народ не может воевать с европейской коалицией.

– Представьте, что во главе Франции стоит король, искренне желающий принять Конституцию, и французский народ завоюет Европу.

– Для этого нужна миллионная армия.

– Европу можно завоевать не миллионной армией, ваше величество, а идеей… Стоит лишь водрузить на Рейне и в Альпах два трехцветных знамени со словами:

«Война тиранам! Свобода народам!» – и Европа будет завоевана.

– Признаться, сударь, бывают минуты, когда я готова поверить в то, что самые мудрые люди становятся глупцами!

– Ах, ваше величество! Разве вы не знаете, чем в настоящую минуту является Франция в глазах всех наций? Не считая нескольких частных преступлений, нескольких злоупотреблений местного характера, ничуть не запятнавших ее белых одежд, не запачкавших ее чистых рук, Франция – непорочная дева Свободы; в нее влюблен весь мир; из Голландии, с Рейна, из Италии к ней взывают тысячи голосов! Стоит ей лишь шаг ступить за границу, как народы преклонят перед ней колени. Франция, несущая с собой свободу, – это уже не просто нация: это высшая справедливость, это вечный разум!.. О ваше величество! Воспользуйтесь тем, что она еще не прибегла к насилию; потому что ежели вы будете ждать слишком долго, то руки, которые она протягивает к миру, она повернет против себя… Но Бельгия, Германия, Италия следят за каждым ее движением с любовью и радостью; Бельгия говорит ей: «Иди ко мне!» Германия говорит ей: «Я тебя жду!» Италия говорит ей: «Спаси меня!» В далекой северной стране неизвестная рука начертала на письменном столе Густава: «Нет – войне с Францией!» И потом, ни один из королей, которых вы, ваше величество, зовете к себе на помощь, не готов вести с нами войну. Две империи нас люто ненавидят; под двумя империями я подразумеваю одну императрицу и одного министра: Екатерину Вторую и господина Питта; однако они против нас бессильны, во всяком случае в настоящую минуту. Екатерина Вторая держит одной рукой Турцию, другой – Польшу; ей понадобится по меньшей мере года три, чтобы подчинить себе одну и съесть другую; она натравливает на нас немцев; она предлагает им Францию; она упрекает вашего брата Леопольда в бездействии; она ставит ему в пример короля Прусского, захватившего Голландию только ради того, чтобы доставить своей сестре неудовольствие; она ему говорит: «Ступайте же!», а сама при этом не двигается с места. Господин Питт в настоящее время заглатывает Индию; он – словно удав боа: добросовестное переваривание его отупляет; если мы будем ждать, пока он освободится, он первым на нас нападет, и он опасен не столько в войне внешней, как в войне гражданской… Я знаю, что вы смертельно боитесь этого Питта; я знаю, что вы сами, ваше величество, признаете, что, когда вы о нем говорите, вы готовы вот-вот умереть. Хотите, я вам скажу, как поразить его в самое сердце? Для этого нужно превратить Францию в республиканскую монархию! А что вместо этого делаете вы, ваше величество? Что вместо этого делает ваша подруга принцесса де Ламбаль? Она говорит в Англии, где она вас представляет, что все честолюбие Франции сводится к выработке большой Хартии; что французская революция, которую обуздает и взнуздает король, поскачет назад! Что же говорит Питт в ответ на эти обещания? Что он не допустит, чтобы Франция стала республикой; что он спасет монархию; однако заигрывания и неотступные просьбы принцессы де Ламбаль не могли заставить его пообещать, что он спасет монарха; потому что монарха он ненавидит! Ведь именно Людовик Шестнадцатый, конституционный монарх, король-философ, оспаривал у него Индию и отнял Америку, не так ли? Людовик Шестнадцатый! Да Питт желает только одного: чтобы история сделала с ним то же, что с Карлом Первым!