– Те, с кем я имел честь вступить в отношения, когда затевал приведшее меня сюда дело, знают, что им следует для меня сделать, господин барон; и того, что они сделают, будет довольно…

– Они уже приняли по этому поводу решение, господин маркиз, и я могу вам сообщить, что они сделали. Фавра ничем не выдал своего интереса.

– Его высочество граф Прованский, – продолжал посетитель, – явился в Ратушу и заявил, что почти не знаком с вами; что в тысяча семьсот семьдесят втором году вы поступили на службу в его швейцарскую гвардию; что вы вышли в отставку в тысяча семьсот семьдесят пятом и что с тех пор он вас не видел.

Фавра кивнул в знак одобрения.

– А король не только не думает больше о бегстве, но четвертого числа этого месяца присоединился к Национальному собранию и поклялся в верности Конституции.

На губах Фавра мелькнула улыбка.

– Вы не верите? – спросил барон.

– Я этого не говорю, – отвечал Фавра.

– Итак, вы сами видите, маркиз, что не стоит рассчитывать ни на его высочество, ни на короля…

– Переходите к делу, господин барон.

– Вы предстанете перед судом…

– Я уже имел честь это слышать от вас.

– Вы будете осуждены!..

– Возможно.

– На смерть!..

– Вероятно.

Фавра поклонился с видом человека, готового принять любой удар.

– Знаете ли вы, дорогой маркиз, какая вас ждет смерть?..

– Разве смерть бывает разная, дорогой барон?

– Еще бы! Существует кол, четвертование, шнурок, колесо, веревка, топор.., вернее, все это было еще неделю назад! Сегодня же, как вы говорите, существует только одна смерть: виселица!

– Виселица?!

– Да. Национальное собрание, провозгласившее равенство перед королем, решило, что было бы справедливо провозгласить равенство и перед лицом смерти! Теперь и благородные, и смерды выходят из этого мира через одни и те же врата: их вешают, маркиз!

– Так, так! – обронил Фавра.

– Если вас осудят на смерть, вы будете повешены…И это весьма прискорбно для дворянина, которому смерть не страшна – в этом я совершенно уверен, – но которому все же претит виселица.

– Вот как?! Господин барон, неужели вы пришли только за тем, чтобы сообщить мне это приятное известие? – спросил Фавра. – Или у вас есть для меня еще более любопытные новости?

– Я пришел вам сообщить, что все готово для вашего побега; еще я хочу вам сказать, что если вы пожелаете, то через десять минут вы будете за пределами этой тюрьмы, а через двадцать четыре часа – за пределами Франции.

Фавра на минуту задумался; казалось, предложение барона ничуть его не взволновало. Затем он обратился к своему собеседнику с вопросом:

– Это предложение исходит от короля или от его высочества?

– Нет, сударь, это мое предложение. Фавра взглянул на барона.

– Ваше? – переспросил он. – А почему ваше?

– Потому, что я испытываю к вам симпатию, маркиз.

– Какую же симпатию вы можете ко мне испытывать, сударь? – молвил Фавра. – Вы меня видели всего два раза.

– Довольно однажды увидеть человека, чтобы узнать его, дорогой маркиз. Настоящие дворяне встречаются редко, я хотел бы сохранить одного из них, не скажу для Франции, но для человечества.

– У вас нет других причин?

– Достаточно того, сударь, что, согласившись одолжить вам два миллиона и выдав вам эти деньги, я ускорил развитие вашего заговора, который сегодня раскрыт, и, следовательно, сам того не желая, я подтолкнул вас к смерти.

Фавра усмехнулся.

– Ежели это единственное ваше преступление, можете спать спокойно, – проговорил Фавра. – Я вас прощаю.

– Как?! – вскричал барон. – Неужели вы отказываетесь бежать?..

Фавра протянул ему руку.

– Я благодарю вас от всего сердца, барон, – отвечал он. – Благодарю вас от имени моей жены и моих детей, однако я отказываюсь…

– Вы, может быть, думаете, что я принял недостаточные меры, маркиз, и вы боитесь, что неудачная попытка к бегству может усугубить ваше тяжелое положение?

– Я полагаю, сударь, что вы – человек осмотрительный и, я бы даже сказал, отважный, раз вы пришли лично предложить мне побег; но повторяю: я не хочу бежать!

– Вы, верно, опасаетесь, сударь, что, будучи вынуждены покинуть Францию, вы оставите жену и детей в нищете Я это предвидел, сударь: я оставлю вам этот бумажник, в нем сто тысяч франков в банковских билетах.

Фавра бросил на барона восхищенный взгляд.

Покачав головой, он возразил:

– Не в этом дело, сударь. Если бы в мои намерения входил побег, я покинул бы Францию, положившись лишь на ваше слово, и вам не пришлось бы передавать мне этот бумажник. Но еще раз вам повторяю: мое решение принято, я не хочу бежать.

Барон взглянул на отказывавшегося маркиза так, словно усомнился в том, что тот в здравом уме.

– Вас это удивляет, сударь, – с необыкновенным спокойствием вымолвил Фавра, – и вы про себя пытаетесь понять, не осмеливаясь спросить у меня, почему я решил идти до конца и умереть, если это понадобится, какая бы смерть меня ни ожидала.

– Да, сударь, должен признаться, что это так.

– Ну что же, я вам сейчас объясню. Я – роялист, но не такой, как господа, эмигрирующие за границу или скрывающиеся в Париже; мое мнение основано не на расчете; это культ, вера, религия. Король для меня – то же, что архиепископ или Папа, то есть живое воплощение исповедуемой мной веры. Если я убегу, то возникнет предположение, что мне помогли бежать либо король, либо его высочество. Если они помогли мне бежать, значит, они – мои соучастники. А сейчас отрекшийся от меня с трибуны принц и сделавший вид, что не знает меня, король – вне Досягаемости. Религии гибнут тогда, барон, когда нет мучеников. Так вот, я решил возвысить свою религию ценой своей жизни! Пусть это послужит упреком прошлому и предупреждением грядущему!

– Но подумайте, маркиз, какая смерть вас ожидает!

– Чем безобразнее смерть, тем дороже жертва: Христос умер на кресте меж двух разбойников.

– Я еще мог бы это понять, – заметил барон, – если бы ваша смерть могла оказать на монархию такое же влияние, как смерть Христа на человечество. Но короли совершают такие грехи, маркиз, что, боюсь, не только кровь одного дворянина, но и кровь самого короля не сможет их искупить!