И приказал повесить это убоище на стенд.

Проснулся я, как всегда, минут за пять до утренней побудки, только вот с ощущением смутного беспокойства. Лежал, не шевелясь, под простыней и тревожно прислушивался к себе. А уж когда дневальный гаркнул подъем и рядовой Леший, вопреки обыкновению, наравне со всеми скатился с койки, кинулся к своей тумбочке и принялся судорожно влезать в штанины, я окончательно осознал, что день нам предстоит необычный и непростой.

В строй мы с Лёхой стали одновременно.

– Чего это ты? – тихо спросил я.

– Не знаю, – с трепетом отозвался он. – Что-то предчувствие у меня какое-то…

Предчувствие, похоже, одолевало всех. Даже вышедший к нам старшина Лень и тот выглядел на этот раз не слишком самоуверенно.

– Отдохнули за месяц? – с нервозной ехидцей осведомился он. – Жирок вокруг пупка завязался?.. Будем жирок растрясать.

И приступил к поверке.

– Ребята, что случилось? – шепнул я.

– «Дед» из отпуска вернулся, – прошептали в ответ.

– Какой «дед»?

– «Дед» Сапрыкин. Командир батареи…

О комбате мы с Лёхой были уже наслышаны, хотя еще не видели ни разу. В отпуск он ушел в тот самый день, когда мы появились в дивизионе. Личность настолько легендарная, что воспринималась нами как какой-нибудь, я не знаю, фольклорный персонаж. Мифологический. Вроде того же лешего.

Кстати, прозвище «Дед» применительно к офицеру – верх уважения со стороны нижних чинов. Все равно что присвоенный поручику солдатский Георгиевский крест.

На общем построении я комбата хорошенько не разглядел. Такая возможность представилась мне лишь на огневой позиции. «Дед» был приземист и громоздок, как Вий. Из-под козырька офицерской фуражки виднелись крупный бугристый нос, жестко сложенные губы и нечеловечески широкий подбородок. Казалось, подведут сейчас к майору кого-либо в чем-то виноватого – и прозвучит глуховатый подземный голос: «Поднимите мне козырек…»

– Всем разойтись, кроме майского призыва…

И остались мы, девять салажат, перед этаким страшилищем.

– Хрен знает кого уже призывать стали… – проворчал комбат. – Хромые, очкастые… – Чуть запрокинув голову, оглядел обмершую шеренгу. Взгляд его остановился на Лёхе.

– Рядовой Леший! – немедленно отрапортовал тот.

– Леший, говоришь?.. Что умеешь?

– Ничего не умею, товарищ майор!

Искренний ответ, но безрассудный. Хотя, похоже, комбата он даже позабавил.

– Ну а конкретно… Что именно не умеешь? В карты играть умеешь?

И я увидел, как рядовой Леший побледнел.

– Никак н-нь… Т-то есть… Так точ-ч… э-э…

– Два наряда вне очереди!

– Есть два наряда вне очереди! – с облегчением выпалил рядовой Леший.

Да уж, майор майору рознь. Это вам не Карапыш какой-нибудь. Впечатлил он меня. Сильно впечатлил. Что до Лёхи – тот был просто подавлен. Таким я его еще не видел.

– Слушай, по-моему, он меня расколол…

– Кто? Комбат?

– Ну да… Насквозь видит…

– Через козырек?

Крякнул Лёха, с досадой тряхнул стриженой башкой. Башка у него была, кстати, клиновидная, чуть сплющенная с висков.

– И на хрен я соглашался? – горестно молвил он. – Глядишь, еще бы кто по той опушке прошел… развязал бы… Главное, сидит сейчас где-нибудь в забегаловке, пиво, небось, пьет, а тут за него…

И я наконец разозлился:

– Слышь! Лёх! Завязывай, да? Хватит уже, наигрались в лешего…

Он лишь печально покосился на меня и не ответил.

– Короче, ты! Цыган… – начал я с подковыркой.

– Я не цыган!

– Ладно, не цыган… Леший. А комбата надурить – слабó?

Лёха вздохнул:

– Надуришь такого…

– А чего он тебя про карты спрашивал?

– Ну так меня ж почему связали и бросили? – взвыл Лёха. – В карты я у них выиграл! А они говорят: мухлюешь!..

– Лешие?

– Лешие!

И я вновь восхитился, как он, зараза, выкручивается!

– На что играли хоть?

– На белок.

– А ты правда не мухлевал?

Помолчал, посопел:

– Да так… немножко…

И я даже сам не заметил, как вернулся в прежнюю колею.

– Слушай, – сказал я. – Вот ты говоришь: сидит пиво пьет… Ну этот… настоящий Лёха Леший… Так он же теперь никто, получается! И звать его никак! Паспорта нет, прописки нет, на работу хрен устроишься… Два года скрываться? Нет, уж лучше отслужить…

– С таким комбатом? Ну на фиг…

– А долг Родине отдать?

– Да иди ты…

– Оу! Ты! Боец!

Чисто инстинктивно оправил ремень, обернулся. В курилке сидел рядовой Наумович, а рядом с ним стояло пустое оцинкованное ведро. Устремленный в мою сторону взгляд старослужащего показался мне сильно озадаченным.

Предчувствуя недоброе, приблизился я к курилке.

– Сядь, – велел Наумович и похлопал по доске.

Деликатно присел.

Рядовой Наумович – тоже «дедушка», но в отличие от рядового Горкуши куда более вменяем. Оба прокалывают иголкой дни в карманном календарике, оба считают, сколько осталось до дембеля, но чувства у них при этом, поверьте, совершенно разные. Горкуша – тот втайне сознает, что дóма «на гражданке» ничего хорошего его не ждет, вот и упивается властью напоследок, а Наумович… Этот, пожалуй, попроще, понаивнее.

– Дружишь с Лешим? – отрывисто спросил рядовой Наумович.

– Дружу.

– И чего он?

– Н-ну… Леший.

Замолчал старослужащий. Надолго.

– Случилось что-нибудь? – осмелился я полюбопытствовать.

– Дал… ему… ведро, – тяжко одолевая каждое слово, заговорил рядовой Наумович. – Послал к старшине… в каптерку… Говорю: принеси…

– Ведро сельсин-датчиков? – догадался я.

– Угу…

Извечная хохма наших «дедушек». У старшины Леня очень плохо с чувством юмора, зато очень хорошо с чувством собственного достоинства, так что посланному в каптерку салабону влетает всегда по первое число.

– И что?

– Принес…

– Ведро сельсин-датчиков?! – не поверил я.

Мрачный кивок.

– Как они хоть выглядят? (Меня это и впрямь сильно интересовало.)

– Так… хрень какая-то…

– И где они?

Клянусь, большего недоумения мне еще ни на чьем лице видеть не доводилось.

– Когда принес, в ведре были…

И мы оба повернулись к пустому оцинкованному ведру.

– Лёха! – прошипел я, поймав своего дружка за ангаром, где тот копал траншею. – Ты что, совсем нюх потерял?

– А что такое? – не понял он.

И я рассказал ему про Наумовича.

– Сегодня же всем растреплет! Не он – так старшина Лень!

– Да я к старшине и не ходил даже…

– Без разницы! Одного Наумовича хватит!.. Неужели нельзя было, я не знаю… память ему, что ли, отшибить?..

Лёха вогнал лопату в грунт, поморгал растерянно.

– Слушай, не догадался… – виновато промолвил он.

Эх ничего себе! Так он еще и память отшибать умеет?

– Значит, говоришь, ведро сельсин-датчиков?

Комбат сидел посреди бытовки на табурете, уперев кулаки в колени, недвижный, как идол. Облачен в галифе, сапоги и майку-алкоголичку. Глаза, по обыкновению, скрыты козырьком офицерской фуражки.

Я укоризненно покосился на Лёху. Леший он там, не леший, а смекалки солдатской – ни на грош. Взять ту же траншею. Зачем копал? Внуши сержанту, что траншея выкопана, – и все дела. Все равно потом закапывать!

Теперь вот с сельсин-датчиками. Слухи по дивизиону разлетаются мгновенно. Ничего удивительного, что о Лёхиных проказах «Дед» Сапрыкин уже был наслышан. Другое удивляло: затребовал к себе нас обоих.

Медленно, как орудийная башня, повернулся ко мне козырек.

– А ты… – сказал комбат и приостановился. Мне стало зябко. – Считай, что с сегодняшнего числа… Комсомолец?

– Никак нет, товарищ майор!

– Почему?

– Исключили, товарищ майор! Еще в институте!

– За что?

– За аморалку! На летней практике!