Целых полтора сезона с тех пор, как я сумела устроиться в труппу Рената Мерхеева, меня не замечали и не выделяли. В смысле совсем. Я понимала, что это такое наказание за Питер и сорванную постановку. Понимала, что мне нужно быть благодарной за то, что я вообще осталась в балете. Но… если честно, знай я, что в итоге окажусь навечно «у воды» [последний ряд кордебалета], я бы сменила род деятельности еще в пятнадцать. Кто-то скажет: «Ах, как можно?! Балет либо любишь, либо нет. Все есть жертва во имя искусства». Я почти дошла до понимания, что люблю балет не настолько, чтобы, ни на что не претендуя, годами жить в современном аналоге общежития, отправляя матери каждую свободную копейку и не видя в этом просвета. Но я умею только танцевать. Уж было подумала, что не врет кинематограф. Такими темпами и впрямь до стриптиза дойдешь.

И тут Кифер – снова Кифер, – назначивший меня солисткой, что бы за этим ни стояло. Что принесут эти изменения? Боль? Унижение? Или шанс? Ведь Поль – человек перекати-поле, который уйдет дальше, меняя труппы, театры и страны, ступеньку за ступенькой преодолевая свой путь к вершине мира. Так пощадит ли он меня? Перешагнет или растопчет?

***

Встретиться с психотерапевтом вне очереди всегда было проблемой. Но стоило мне назвать причину, по которой потребовался экстренный совет, как Нестеров согласился задержаться. Этого доктора мне посоветовали еще в петербургской клинике, и я не стала сопротивляться. Посещениями я его не баловала, старалась справляться собственными силами. А то, что до него нужно было добираться от моего дома порядка полутора часов и час от театра, являлось дополнительным стимулом держаться.

В тот день мы сумели встретиться только в десять вечера, после моей репетиции. И едва переступив порог знакомого полутемного кабинета, я уже испытала странное чувство умиротворения. Этот человек – единственный, с кем я говорила о случившемся. Ни друзья, ни родители, ни брат, ни даже Ренат Мерхеев – никто не слышал мою историю целиком. Только психотерапевты. Первый – из клиники, вынужденно, второй – здесь, в Москве.

– Дияра, – встретил меня доктор Нестеров, вставая из-за стола и одним жестом приглашая переместиться в кресло. Когда он подошел ближе, я в очередной раз поразилась тому, что мы одного роста. – Как твои дела?

– Не знаю. Но перспективы точно не очень, – призналась я, сама не понимая, как объяснить состояние тревоги, которое поселилось внутри после первого же взгляда на человека, которого я некогда до беспамятства любила.

– Ты сказала, что ваш новый хореограф – тот самый мужчина из Петербурга. Поль Кифер. Ты не знала заранее о том, что он приедет?

Я отрицательно качнула головой, снова мысленно переживая момент, когда только услышала его голос. Говорить о Поле мне не хотелось. Но я не могла позволить себе спрятать голову в песок, иначе рисковала уйти туда целиком.

– Почему он приехал? – поинтересовался Нестеров, дождавшись, когда я сяду в кресло напротив.

– Антикризисная политика театра. Говорят, его вызвали, чтобы вернуть нам форму. Ну, кроме того, что он собирается ставить спектакль, – пожала я плечами.

– Задам вопрос по-другому: почему он согласился на это место? – поправился мужчина.

– Мне это неизвестно. Намекаете, что он это сделал из-за меня?

– Ну, судя по тому, что ты рассказывала о нем и что я читал сам, это предложение работы было у него единственным едва ли. Твое присутствие в труппе могло сыграть роль.

Едва представив, как Кифер штудирует списки танцовщиков кордебалета в поисках фамилии «Огнева», я улыбнулась. Нет, ну смешно, право слово. Два года назад он был решительно настроен вышвырнуть меня из своей жизни. Вышвырнул. Затем вспомнил, что я такая существую, выбрал наш театр, переехал в Москву… чтобы что? Отфутболить еще дальше? И так будет продолжаться, пока он не допинает меня до самой Казани?

– Да нет, это было бы слишком. Но он искренне хочет, чтобы я ушла. Мы немного поговорили, и он прямо заявил об этом.

Нестеров задумчиво постучал пальцем по своему подбородку.

– А тебе не кажется это странным, Дияра? – поинтересовался он. – Прошло два года. Если он затаил обиду, но решил расквитаться только после того, как ему предложили место, походя, то это поступок инфанта, а не зрелого человека. В чем смысл? Он тебя не любил, а ты – да. И разрыв случился по его инициативе. Не он – обиженная сторона. Но даже если предположить, что ты права, взваливая всю вину на свои хрупкие плечи из-за неудачи на премьере, то неужто ты не расплатилась по счету? Ты провела на реабилитации два месяца, потеряла работу, переехала, еле нашла место и сидишь на копеечном окладе танцовщицы кордебалета без перспектив, пожиная плоды своего поступка. Так не отомщен ли он? Особенно если ты уверена, что единственная причина, по которой он был с тобой – попытки контролировать состояние «главной партии». В которых, к слову, он провалился с треском.

– Вряд ли он провалился бы, будь я с ним честна, – пожала я плечами.

– Действительно странно, что человек с нервным расстройством, готовый пожертвовать здоровьем и даже жизнью ради навязчивой идеи, врал. Вспомни, как тяжело тебе было вернуться к адекватному пониманию себя. Пациенту с таким сложным диагнозом нужна квалифицированная медицинская помощь. А уж никак не новый бойфренд. Если он этого не осознавал – это все равно не твоя ответственность.

Нестеров, конечно, был прав, но что толку винить Кифера? Он пошел на поводу у меня, директора театра и целой толпы людей, которые упорно отрицали серьезность проблемы. Потому что много раз все это видели. Просто… просто у меня оказался более запущенный случай, чем у других. Или первый, который аукнулся таким резонансом.

Сейчас-то я понимаю, какая это дикость, ненормальность, безумие если угодно. Но тогда… мне правда казалось, что я как все, что справлюсь, что удержусь на этой грани…

– Возможно, но сейчас это вторично. Он хочет лишить меня будущего, потому что из-за меня питерский театр был вынужден снять воистину потрясающую постановку, – пожала я плечами.

– Его выгнали из театра после этого?

– Н-нет.

– Закрыли перед ним другие двери?

– Нет.

– Тогда почему ты считаешь ваши ситуации равнозначными? Если он выкинет тебя из труппы Мерхеева, ты потеряешь карьеру вовсе. Ты понимаешь, что на тебя, девушку со сложным диагнозом, толпа взрослых, умных людей свалила всю ответственность за череду неудачных решений, принятых вовсе даже не тобой? Им следовало отправить тебя на лечение, а не назначать на главную партию, усиливая давление и усугубляя проблему.

– Но разве так не всегда бывает? – усмехнулась я горько. – Виноват тот, кто заболел.

– Да, к сожалению, реалии таковы, Дияра, и с этим бесполезно спорить. Но сейчас я хочу понять другое: почему ты до сих пор, все прекрасно понимая, веришь этим людям?

– Потому что… занять точку зрения большинства и принять поставленные условия проще, чем рвать, метать и всех ненавидеть. Я устала ненавидеть.

Я понимала, что звучит это ужасно. И что восхищаются борцами, но с некоторых пор идти поперек я опасалась. Не потому, что меня из-за этого здорово потрепало. Нет: я боялась возвращения болезни. И ужасного, тягостного чувства покинутости всеми, которое стало неизменным ее спутником. Я однажды слышала разговор медперсонала в клинике: она совершенно одна, ей почти никто не звонит, мало шансов, что она выкарабкается. Я здесь. Но не уверена, что сумела бы повторить этот подвиг снова. Вот что страшно.

Была причина, по которой мне часто повторяли: «Твой единственный враг, Дияра, – ты сама». Я так хотела добиться любви людей, которые того не заслуживали, что чуть саму себя не погубила. И это вовсе не в переносном смысле. Я выбрала жизнь. Пусть даже это бесславная, бесперспективная жизнь танцовщицы кордебалета.

– Какая… продуманная позиция. Тогда позволь хотя бы понять, кого именно ты ненавидела? Поля Кифера? – неожиданно сочувственно спросил Нестеров.