– Константин Александрович, извините, что беспокою вас, но у меня страшно болит голова…

Доктор подошел ко мне почти вплотную и стал изучать меня с высоты своего весьма немаленького роста. Шея у него была длинная, нос тонкий и острый – того и гляди клюнет, а густые чёрные волосы щёткой торчали на голове, отчего он казался ещё выше. И ужасно был похож на журавля. Что там Старпеда про него говорила? «Он, кстати, очень неплохой специалист». Что ж, посмотрим…

– Голова кружится или просто болит?

– Просто болит.

– Подташнивает?

Я прислушалась к себе.

– Нет, вроде.

– Слабость есть?

– Хм…скорее, просто усталость.

– Понятно. Идите пока прилягте, а я схожу за тонометром и приду к вам. Какой отряд?

– Шестой…

Я снова поплелась к корпусу, медленно поднялась на третий этаж и в вожатской улеглась на свою кровать. Мне казалось, что моя голова – грецкий орех, который засунули в щипцы и давят на него изо всех сил. Так, ну если уже на второй день я так раскисла, что же дальше-то будет? Переоценила я, видать, свои возможности, когда поехала сюда. Но сегодня мне болеть никак нельзя: после ужина надо провести отрядный «огонёк», а Лиля одна не справится.

– Так, угу…хм.. – доктор-журавль внимательно следил за стрелкой тонометра. – Странно.

– Что – странно? – спросила я умирающим голосом.

Он перевёл взгляд на моё лицо и долго, пристально смотрел, продолжая держать мою руку в своей.

– Давление-то нормальное. 120 на 80, идеальное, можно сказать.

Я хмыкнула. Всё понятно.

– У меня нормальное – 90 на 50, выше никогда не бывает.

Доктор поправил стетоскоп на шее. Вечно они ходят с этим стетоскопом, не расстаются с ним ни на миг, как будто всем вокруг собираются прослушать лёгкие.

– А, ну если так, то конечно….будет голова болеть. Полежите пока, выпейте некрепкого чаю с сахаром. Таблеток я вам давать не буду, а то упадёт совсем давление, и ещё откачивать вас придётся. Вас, кстати, как зовут?

– Алёна.

– Очень приятно. Если позволите, я буду говорить вам «ты».

– Да пожалуйста, – равнодушно согласилась я.

– Алёна, приду тебя проведать после отбоя.

И с этого самого вечера к моим вожатским заботам и проблемам добавилась ещё одна – ухаживание местного доктора. Вернее, не ухаживание, а скорее умеренно-настойчивое приставание. Я, конечно, понимаю, что взрослому мужчине трудно выдержать целый месяц без женского общества, но ёлки-палки, я-то здесь при чём? У меня – дети, целый отряд, неизбывный песок в палатах, крабики и ненормированный рабочий день. Да и вообще – этому Константину уже за тридцать, да и женат он наверняка, и туда же – по девочкам!.. Эх, не надо было мне при первом же недомогании идти к врачу! Наверняка он подумал, что я всё сочинила про головную боль, чтоб только привлечь его внимание и познакомиться…

После ужина мы собрали наше небольшое племя охотников и собирателей в отрядной игровой. Сначала нам нужно было рассказать пионерам о правилах безопасности. Мы с Лилей записали эти правила на листочке и договорились, что я их зачитаю, а Лиля ответит на вопросы, если они возникнут.

С листочком в руке я встала перед своим отрядом, но увидев двадцать три пары устремлённых на меня глаз – внимательных, робких, спокойных, настороженно-недоверчивых, снисходительно-насмешливых, рассеянно-отсутствующих, весёлых, дерзких, равнодушных, – я вдруг ужасно смутилась. Впервые в жизни я столкнулась с необходимостью говорить перед незнакомой аудиторией, и поняла, что это будет совсем нелегко. И неважно, что моя аудитория была детской. Думаю даже, что если бы передо мной сидели взрослые, мне было бы проще. Я стеснялась этих детей. Я боялась, что они не станут слушать. Была уверена, что они начнут смеяться. Во рту пересохло, а голос, когда я начала говорить, предательски задрожал. Конечно, можно было бы просто быстренько зачитать правила, уткнувшись носом в бумажку и не глядя на слушателей, но я всё-таки собрала всю свою волю в кулак и старалась смотреть ребятам в глаза, обращаться к ним. Они слушали. Почти не перебивая. Почти не вставляя своих реплик. А многие – вообще никак не реагировали. Я подумала, что все эти правила, в общем-то, мало их волнуют. «Не ходить одним, без вожатых, на пляж. Не ходить самим в лес и на озеро. Не лазать по кустам – из-за опасности подцепить клеща». Да они и не собираются никуда ходить и нигде лазать! Они будут крабиков ловить и коральки собирать – с утра до вечера…

А потом мы попросили наших ребят подумать, как назвать наш отряд. Ведь послезавтра открытие смены, и все отряды должны выступить, представить свои эмблему, девиз и спеть свою отрядную песню.

– Ну, предлагайте свои варианты названий! – мы с Лилей смотрим на своих подопечных и пытаемся изобразить улыбку.

Пытаемся, потому что уже настолько устали, что нам, если честно, не до улыбок. Да и потом, разве захочешь улыбаться, если видишь, что все твои призывы – глас вопиющего в пустыне. Пионерам явно до лампочки, как будет называться их отряд, и особо напрягаться, придумывая название, они, судя по всему, не намерены. Но мы с Лилей договорились, что не станем предлагать свои варианты: пусть сами думают, пусть понемногу подключаются к лагерной жизни. А они – не желают думать и не желают подключаться. И смотрят все уже не на нас, а мимо, и размышляют, наверное, каждый о своём.

– Ну что? Наш отряд без названия останется? – вопрошает Лиля и вдруг устало добавляет:

– Что же, как хотите. Пусть будет без названия.

Конечно, мы знаем, мы отлично понимаем, что детей нужно заинтересовать, их нужно замотивировать, воодушевить! И сделать всё это – наша прямая обязанность! Собираясь в лагерь, я проштудировала немало книжек по педагогике, по вожатскому делу, по психологии детей и подростков…Мечтала о том, как буду применять все эти знания на практике, как буду играть с детьми, беседовать с ними… Но почему-то здесь, в лагере, столкнувшись с реалиями вожатской работы, я вдруг почувствовала, как весь мой воспитательный запал куда-то испарился. … Нет, он ещё вернётся и окрепнет, но для этого нужно время, а сейчас я стою перед своим отрядом, перед ребятами, которые, возможно, неосознанно ждут какой-то поддержки, какого-то воодушевления с моей стороны, и понимаю, что не могу им этого дать. В самом деле, очень нелегко, – если вообще возможно! – кого-то вдохновлять, если сам не уверен в себе и своих силах, когда страдаешь от застенчивости, а ещё – когда мечтаешь лишь о том, чтоб добраться до кровати и смежить веки!

…Тут начинают раздаваться единичные вялые реплики:

– «Дружба»…

– «Парус»…

– Может быть, «Моряк»?

– «Якорёк»?

Мы с Лилей уныло переглядываемся: поступившие предложения банальны, неинтересны, и кроме того, мы знаем, что некоторые из них уже «заняты» другими отрядами. Впрочем, пионеры и сами это понимают и знают не хуже нас, поэтому и сидят, опустив плечи, сложив руки на коленях и понурившись.

– Молодцы, хорошо, – пытаемся мы приободрить их, – ну, ещё подумайте, нам надо придумать что-то интересное!

– Может быть, «Крабики»? – робко предлагает один мальчишка, криво улыбаясь.

«Господи, и здесь крабики» – проносится у меня в голове, и в этот самый момент наш самый нелюдимый пионер, тот самый, что отделился от всех ещё на катере, – всё так же хмуро глядя из-под большого козырька своей неизменной красной кепки, мрачно, но громко и внятно изрекает:

– «Раки на солнце»!

В игровой повисла звенящая тишина. Пожалуй, ничего более нелепого и вообразить было нельзя, но неожиданно этот вариант понравился абсолютно всем и путём голосования был единогласно утверждён в качестве названия нашего шестого отряда.

На следующий день сразу после завтрака Лиля собрала детей в одной из палат, чтоб разучивать песню, а я засела за рисование отрядного плаката. Конечно же, предполагалось, что за все художественно-оформительские работы будут отвечать сами пионеры, тем более, что во время приёмки детей почти все родители утверждали, что их чада любят рисовать. Однако едва детишки стали пионерами, их увлечение живописью мгновенно куда-то испарилось, сменившись другими, более практически-приземлёнными. Они даже не проявили желания нам помочь! В итоге я, вооружившись кисточками, красками и фломастерами, сама пыхтела в нашей вожатской над плакатом: большой солнечный диск и на его фоне – коричневое ракообразное с большими клешнями и длинными усами… А Лиля, прихватив с собой листочек с текстом песни, который мы накропали накануне поздним вечером, ушла к детям. Все тексты отрядных песен (да и всех других песен для лагерных концертов) создаются следующим образом: берётся какой-нибудь хит с простой мелодией, и его исконный текст переделывается под нужную тему. Наша отрядная песня исполнялась на мотив «Песенки о медведях» из кинофильма «Кавказская пленница», а говорилось в ней следующее: