– Я пригласил Лонгстаффов на понедельник, – сказал Роджер.

– Они здесь?

– Кажется, вчера приехали. Обычно их приезды и отъезды сопровождаются пертурбациями в воздухе и общим волнением по всей округе, и я вроде бы наблюдал эти приметы около четырех. Полагаю, они откажутся.

– Почему?

– Они никогда не приезжают. У них, вероятно, полон дом гостей, и они знают, что я не могу принять целую толпу. Не сомневаюсь, что они пригласят нас во вторник или среду. Если вы захотите, мы поедем.

– Я знаю, что у них будут гости, – сказала леди Карбери.

– Кто именно?

– Они ждут Мельмоттов. – Как ни хотела леди Карбери сообщить эту новость самым равнодушным тоном, голос ее подвел.

– Мельмотты приедут в Кавершем! – воскликнул Роджер, глядя на Генриетту.

Та покраснела от стыда, зная, что ее привезли сюда ради того, чтобы брат увиделся с Мари Мельмотт.

– О да, мадам Мельмотт мне сказала. Насколько я поняла, они очень близки.

– Мистер Лонгстафф пригласил Мельмоттов в Кавершем!

– А что тут такого?

– Я бы скорее поверил, что меня уговорят пригласить их сюда.

– Думаю, мистер Лонгстафф нуждается в небольшой денежной помощи.

– И готов добиваться ее таким способом! Полагаю, скоро не будет разницы, с кем знаться, а с кем нет. Конечно, все меняется и никогда не станет прежним. Возможно, это к лучшему, не стану спорить. Однако такой человек, как мистер Лонгстафф, мог бы все же оградить гостиную своей жены от таких, как мистер Мельмотт.

Генриетта покраснела еще сильнее. Даже леди Карбери вспыхнула, вспомнив, что возила дочь на бал мадам Мельмотт, и Роджеру это известно.

Роджер, не успев договорить, сам про это вспомнил и постарался отчасти сгладить неловкость.

– Как вы знаете, я не одобряю их в Лондоне, но думаю, в деревне это несравненно хуже.

Затем дам проводили в комнаты, а Роджер вышел в сад. Он наконец-то все понял. Леди Карбери приехала сюда не ради него, а ради Мельмоттов. С этим ему трудно было смириться. Он считал, что Генриетту не следовало привозить в его дом, но мог это извинить, поскольку был счастлив ее увидеть. Он думал, что мать привезла ее с целью выдать за него, и, не одобряя такой маневр, мог эгоистично его простить, ибо здесь их желания совпадали. Теперь он видел, что и его самого, и его дом просто используют ради гадкого плана поженить двух гадких людей!

Пока он предавался этим мыслям, в сад вышла леди Карбери. Она переменила дорожное платье и прихорошилась со всем своим умением, а теперь и украсила лицо самыми обворожительными улыбками. Она тоже думала о Мельмоттах и хотела объяснить непреклонному родственнику, каким благом для всех станет этот брак.

– Я понимаю, Роджер, что вам неприятны эти люди, – сказала она, беря его под руку.

– Какие?

– Мельмотты.

– Я не могу сказать, что они мне неприятны. Как я могу испытывать неприязнь к тем, кого никогда не видел? Однако мне неприятны те, кто ищет их общества ради их денег.

– То есть я.

– Нет, не вы. Я вас хорошо знаю, и вы не можете быть мне неприятны, хотя мне неприятно, что вы гоняетесь за такими людьми. Тогда я думал про Лонгстаффов.

– Думаете ли вы, друг мой, что я бегаю за ними ради собственного удовольствия? Что я посещаю их дом, потому что мне нравится их великолепие, или что я последовала за ними сюда в надежде что-то сама от них получить?

– Мне кажется, лучше вообще за ними не следовать.

– Если вы скажете, я уеду, но позвольте прежде объясниться. Вы знаете положение моего сына – лучше, боюсь, чем он сам.

Роджер кивнул, но промолчал.

– Что ему делать? Единственная для него надежда – жениться на богатой девушке. Он хорош собой – этого вы отрицать не станете.

– Природа щедро его одарила.

– Мы должны принимать его таким, каков он есть. Он поступил на военную службу очень молодым и свое небольшое состояние унаследовал в очень юные годы. Да, он повел себя не слишком хорошо, но многие ли молодые люди устоят перед такими искушениями? Теперь у него ничего нет.

– Боюсь, что да.

– Вы не согласны, что теперь ему необходимо жениться на богатой девушке?

– Я называю это украсть ее деньги, леди Карбери.

– Ох, Роджер, как вы суровы.

– Человек должен быть либо суровым, либо мягкотелым – что лучше?

– В женщине я предпочла бы мягкость. Я прошу вас понять насчет Мельмоттов. Девушка не выйдет за Феликса, если не любит его.

– А любит ли он ее?

– Почему нет? Разве богатая девушка должна забыть о любви? Разумеется, она хочет выйти замуж, так почему не за сэра Феликса, если он нравится ей больше других? Неужели вы не сочувствуете моему желанию устроить его жизнь так, чтобы он не позорил свою фамилию и свое семейство?

– Давайте не будем о семействе, леди Карбери.

– Но я столько о нем думаю!

– Вы не убедите меня, что семейству будет на пользу брак с дочерью мистера Мельмотта. На мой взгляд, он – грязь в канаве. Для меня, при моей старомодности, все его деньги, если они и вправду есть, ничего не меняют. Когда люди женятся, они должны что-то друг о друге знать. Кто знает о нем хоть что-нибудь? Кто может быть уверен, что она его дочь?

– Когда она выйдет замуж, он даст за ней ее состояние.

– Да. Все сводится к этому. Люди открыто говорят, что он аферист и мошенник. Никто не делает вид, будто считает его джентльменом. Все согласны, что он нажил богатство не честной коммерцией, а неведомыми фокусами – как шулер. Такого человека, за собственные его заслуги, мы не пустили бы даже в кухню, не то что в гостиную. Но поскольку он овладел искусством добывать деньги, мы не только миримся с ним, но и слетаемся на его труп, как коршуны.

– Вы хотите сказать, что Феликс не должен на ней жениться, даже если они друг друга любят?

Роджер брезгливо помотал головой, уверенный, что всякие слова о любви – не только со стороны молодого человека, но и со стороны его матери – гнусное притворство. Он не мог произнести такого вслух, но хотел показать леди Карбери, что думает.

– Мне больше нечего сказать, – продолжал он. – Случись это в Лондоне, я бы промолчал. Это не мое дело. Когда мне говорят, что девушка гостит по соседству, в Кавершеме, а Феликс приезжает, чтобы оказаться ближе к своей жертве, когда меня просят стать соучастником, я могу лишь высказать, что думаю. Мой дом открыт для вашего сына, поскольку он ваш сын и мой кузен, как ни мало нравится мне его образ жизни, однако я предпочел бы, чтобы он избрал для такой работы иное место.

– Если хотите, Роджер, мы можем вернуться в Лондон. Мне будет трудно объяснить это Гетте, но мы уедем.

– Нет, я, безусловно, этого не хочу.

– Но вы наговорили таких жестоких слов! Как мы можем остаться? Вы говорите о Феликсе так, будто в нем есть только дурное.

Она смотрела на Роджера, словно ожидая возражений, опровержений, хоть какого-нибудь ласкового слова, но именно так он думал и оттого молчал. Леди Карбери не была ранимой. Она снесла бы упрек, даже высказанный вслух. Ей было не привыкать к грубому обращению. Если бы Роджер осудил ее или Генриетту, она стерпела бы ради будущей пользы – простила бы, возможно, даже легче, будь упрек незаслуженным. Однако за сына леди Карбери готова была стоять насмерть. Кто его защитит, если не она?

– Мне очень жаль, Роджер, что мы побеспокоили вас своим визитом, но, думаю, нам лучше уехать. Вы очень резки, и меня это убивает.

– Я не хотел сказать ничего резкого.

– Вы сказали, что Феликс охотится на свою… жертву и что он приедет с целью быть ближе… к жертве. Что может быть более резким? И в любом случае не забывайте, что я его мать.

Она очень хорошо показала, что оскорблена. Роджер тут же устыдился своих слов, но не знал, как взять их обратно.

– Если я вас задел, то очень об этом сожалею.

– Разумеется, вы меня задели. Пожалуй, мне лучше уйти в дом. Как жесток мир! Я ехала сюда, думая о покое и солнце, и тут на меня сразу налетел шторм.

– Вы спросили меня про Мельмоттов, и я вынужден был ответить. У вас нет оснований думать, будто я хотел вас обидеть.