Трясогузов посмотрел на экран: одиноко стоявшая гора была покрыта белой пеленой - снаружи шел дождь, которого Альфред не видел уже несколько месяцев, и это только по камерам. В живую он не наслаждался дождем несколько лет, о чем уже и вспоминать перестал. А тут вдруг такой сюрприз - дождь на острове, да еще такой сильный, словно в океане разыгралась буря, и ее остатки долетели сюда, омыв гору пресной водой. Трясогузов вздохнул и принялся за свой обильный "скромный" ужин.
Как только он приступил к сметане и огурцам, вспомнив усмешку раздатчицы, в столовую вошел Полозов. Толстяк невольно оглянулся на скрип дверей и увидел психолога, улыбавшегося раздатчице во всю ширь своих тридцати двух зубов. "Принес же черт", - подумал Трясогузов. - Ты еще ручку ей поцелуй. Хоть бы он не подходил ко мне сегодня!",- взмолился Трясогузов, глядя на гору, которая стала светлеть: дождь заканчивался. Но его ждало жестокое разочарование: психолог подошел к столу и, имея наглость, спросил:
- У вас не занято?
Трясогузов не хотел сдерживаться и, в свойственном ему духе, ответил:
- Посмотрите внимательно еще раз: разве вы не видите десятерых человек, сидящих рядом со мной?
Полозов терпеливо улыбнулся.
- Вижу, вы пошли на поправку: чувство юмора - есть верный признак того, что человек пока еще в своем уме, и это, несомненно, радует.
"Ах ты, сволочь, - подумал Трясогузов, не глядя на психолога, - еще намекаешь мне тут, крыса!"
- Понимаю ваше негодование, товарищ, но вы, действительно, теперь полностью здоровы, только пока еще не знаете об этом.
Трясогузов тяжело вздохнул, как от надоевшего фильма, от которого просто так не отделаешься: зал в кинотеатре переполнен, а ты сидишь в самом центре, и чтоб оттуда выбраться, придется преодолеть пару десятков чужих коленей, упёршихся в спинки передних кресел.
- Как я должен расценивать ваши слова? - спросил толстяк, совсем не желавший ни о чем его спрашивать, но какая-то неведомая сила вырвала из его уст этот дурацкий вопрос.
- Я говорю вам чистейшую правду...
- Ага, как депутаты любой страны, когда у них зад подгорает, а дело идет к выборам, - ответил Альфред, вытирая рот носовым платком.
Полозов положил свою ладонь на руку толстяка, но тот резко ее отдернул, приготовясь взять свой поднос и уехать уже из столовки. Он даже рад был бы запустить этим увесистым куском мятого алюминия в голову психолога, но тот, скорее всего, обладает неограниченными медицинскими полномочиями, и после подобной выходки мог бы запросто упрятать Трясогузова подальше от людей - в одинокую комнату с, оббитыми матрасами, стенами.
- Нет, нет, уважаемый Альфред, не знаю вас по батюшке...
- Семенович, - зло ответил Трясогузов. - Папу моего так звали, Семен, или Симеон по-старорусски.
Полозов внимательно смотрел на толстяка и было похоже, что его ничем не пронять.
- Вижу, что вы еще не до конца отошли от нашего разговора, но ничего, я вам помогу.
- Вы мне уже помогли! - ответил Трясогузов, и губы его затряслись от гнева, или от обиды - сам он не мог определить, какие реакции сейчас блуждали в его перевозбужденном организме.
- Я вам еще ничем не успел помочь, товарищ. Но вот вы себя элементарно вымотали непониманием того, что от вас требуют, правда? - он смотрел на Трясогузова, как кобра какая-нибудь, пытавшаяся его загипнотизировать и превратить в орудие его преступления.
- Так вот, если вы расслабитесь и послушайте меня внимательно, то поймете, что вам нечего бояться, что нет никакой грозы, что мир распахнут перед вами, и он, то есть, мир, желает вам только добра, если вы, конечно же, не настроены к нему враждебно. Раз, - сказал он и хлопнул в ладоши. - Теперь попрошу вас поднять левую ногу настолько, насколько сможете.
Нога Трясогузова дернулась и поднялась: он видел это собственными глазами, но сам не мог пошевелить ни единым суставом.
- Прекрасно, - сказал Полозов, видя, как нога Трясогузова уперлась снизу в столешницу, и если бы чуть-чуть можно было отодвинуть кресло назад, то нога поднялась бы до уровня лба толстяка, только Полозов не хотел, чтобы свидетелем сего чуда была раздатчица.
- Два, - сказал Полозов и снова тихо хлопнул в ладоши. - А теперь ваша спина начинает чувствовать сильно жжение, будто вас бросили в кипящий котел. Ну, вспомните, например, "Конька-горбунка", когда царь бросился в кипяток и там сварился. И вот теперь вы тот самый царь, который возжелал молодую девицу, и готов ради ее любви прыгнуть в котел, надеясь, впрочем, на чудесное омоложение. Итак, вы в котле. Три, - он снова хлопнул и Трясогузов вскрикнул от пронзившей его боли в пояснице.
- Всё, закончили сеанс! - громко сказал Полозов и Альфред тут же почувствовал, как жжение прекратилось, а его поднятая нога, рухнула вниз, ударившись ботинком о подножку кресла. Раздатчица подняла голову и сонными глазами посмотрела на доедающих свой ужин, двоих мужчин.
- Мальчики, у вас там всё в порядке? - спросила она, явно не помня, к кому обращается: уж Трясогузова назвать мальчиком у нее бы язык не повернулся, да и Полозов, честно говоря, в свои семьдесят не был похож на пацана, а тут, здрасьте-пожалуйста, нашла мальчиков.
Альфред хмыкнул и, вновь глянув на экран интерактивного окна, увидел, как красные лучи заходящего солнца окрасили "Эверест", превратив его в нечто прекрасное, а именно в то, по поверхности чего хотелось бы сейчас пробежаться босыми ногами, пиная футбольный мячик, или просто бежать, набирая с каждой секундой скорость, чтобы потом споткнуться на ухабе и полететь вниз лицом, стукаясь плечами, руками, головой о землю, покрытую зеленой сочной травой...
- Вы снова куда-то уплыли, Альфред Семенович, - сказал, улыбаясь, Полозов.
- Надо же, вы даже отчество мое запомнили, - сказал толстяк.
