- Да, я так и понял, - ответил он, глядя вперед и примерно угадывая то место, где располагалась невидимая дверь, ведущая к медкабинету: в том месте плитка была чуть-чуть другого оттенка, чем на других участках стены.

  Он проехал еще немного, и остановился около того места.

  - Это здесь, - сказал он, с тихой гордостью глядя на Елену: вот, мол, какой у меня точный глаз - все оттенки белого угадываю с полпинка.

  Елена кивнула, соглашаясь. Потом, она подошла к этому участку вплотную и сказала:

  - Сезам, откройся.

  Дверь тут же открылась.

  Трясогузов разинул, от удивления, рот: какой простой "код", а он и не знал, всё это время думая, что в стену вмурована миниатюрная камера.

  Он проехал вслед за Еленой. В коридорчике сидел, еще не сменившийся, Канарейкин.

  - О, привет, брателло! - вскричал охранник, увидев Трясогузова. - Я же тебе фотки принес - хотел вечером занести!

  - Ну, давай, показывай, - сказал Трясогузов, - мне всё равно после этой дамы на прием идти.

  - Еще лучше, - отозвался Канарейкин. - На, смотри! - с этими словами, он протянул пачку черно-белых и цветных фотографий, на которых, в инвалидном кресле, сидел один и тот же человек, удивительно похожий на Канарейкина, только моложе лет на двадцать.

  - Видишь, какой молодой? - сказал Канарейкин, широко улыбаясь, - меня машина сбила в пятнадцать. С тех пор и сидел, как мумия.

  Трясогузов повернулся к нему:

  - Меня тоже машина... того... этого. Только было мне двенадцать.

  - Да-а, - сказал Канарейкин, - хороший был возраст, жаль, что так все сложилось.

  - И не говори, - ответил Альфред.

  Тут они оба услышали тяжелое "О-ох!" из медкабинета, а потом что-то грохнулось на пол. Канарейкин с Альфредом переглянулись.

  - Что это? - спросил Трясогузов.

  - Не знаю, - ответил охранник, вытирая потный лоб.

  Конец первой книги.