- А мне это точно надо? - спросил Трясогузов. - Это раз. Во-вторых, ты же сам можешь всё узнать, если ты старший по наблюдению.

  - Нет, не могу - кое к каким отделам у меня нет доступа. И, потом, мне нельзя "светиться".

  - А мне, значит, "светиться" можно?

  - Ты никому не нужен - с тебя взятки гладки, - ответил Малыш с такой уверенностью в голосе, что Трясогузов был уже готов в это поверить.

  Трезво рассудив, что не стоит обижаться по поводу своей ненужности, толстяк задал другой вопрос:

  - Почему же ты решил, что такой доступ есть у меня? - спокойно спросил он, и, не дожидаясь ответа, снова вернулся к своему монитору, который был ему сейчас гораздо интереснее, чем разговор с полоумным начальником.

  - Да, у тебя этого доступа нет, но ты знаешь некоего Полозова, который работает на объекте штатным психологом - вот у него-то, как раз и есть полный доступ к этим спискам.

  Трясогузов вновь оторвался от интересного занятия - наблюдения за складами и чайками, которые старались устроить там свои гнезда, но сильные порывы ветра не давали им закрепить там ветки, принесенные из леса, росшего на "Эвересте".

  - С чего ты взял, что Полозов... - начал было Трсяогузов, но Малыш перевал его:

  - Так, послушай: мне лучше знать, кто имеет тот или иной доступ. Твоя задача, подобраться как можно ближе к этому психологу и выяснить, где он хранит эти списки. Если они лежат в его компьютере - узнать чертовы пароли к тем папкам, куда помещен нужный мне материал. Ты понял, свинка?

  - Ты знаешь, судьба Светланы, с каждым днем, интересует меня всё меньше и меньше, так что, свое предложение можешь засунуть...

  - Так, стоп! - хлопнул ладонью по столу Малыш. Трясогузов разглядел на тыльной ее стороне на половину стертую синюю татуировку не то краба, не то паука. - Ты, похоже, не понимаешь, - продолжал Малыш, наклоняясь над Трясогузовым так низко, что, если чуть повернуть голову, можно цапнуть Малыша за ухо и оторвать его к чертям собачьим. В этом случае от него можно будет избавиться дня на три - пусть полощет мозги медсестрам и прочему персоналу местного госпиталя.

  Трясогузов настолько сильно увлекся мыслью об откушенном ухе, что пропустил важную часть предполагаемой сделки.

  - Послушай, - сказал Трясогузов, - у меня были тяжелые дни, и я не всегда схватываю всю информацию? Ну-ка, скажи последние фразы...

  - Это, какие же? - спросил Малыш, уставившись непонимающим взглядом на толстяка.

  - Ну, когда ты сказал, что, типа, я чего-то там не понимаю... Всё, больше я ничего не услышал.

  Малыш отодвинулся от кресла толстяка.

  - Ты издеваешься, что ли?

  Альфред поднял брови.

  - Я серьезно тебе говорю - у меня проблемы с восприятием - это из-за смены обстановки, наверное.

  - Да пошел ты, убогий! - крикнул ему в лицо Малыш и снова ушел в свой кабинет, провонявший дымом от дорогих сигар.

  - Вот так-то оно лучше, - пробубнил Трясогузов, и быстренько перекрестился, поблагодарив Бога за то, что ему удалось так убедительно сыграть дурачка, что невозможно было подкопаться. По крайней мере, пусть Малыш именно так и думает, хотя Трясогузов действительно не слышал того, что предлагал ему этот отморозок.

  Трясогузов вздохнул, и вернулся к своим задачкам - они были гораздо увлекательнее, чем то, что творилось сейчас на экране монитора, и тем более то, о чем говорил "потерявшийся матрос" (еще одна фирменная фразочка толстяка, которую он держал в глубокой тайне).

  Когда были решены еще пять задачек, до конца смены оставалось два часа. И тут Альфред вспомнил, что ему назначено свидание на восемь вечера. Что же хочет ему сказать Маргарита? Вот это, действительно, интереснее, чем странное предложение Малыша и его сомнительные посулы наблюдать за псевдо-Светланой круглые сутки.

  Два оставшихся часа прошли в спокойной обстановке. Трясогузов еще несколько раз видел чаек, крутившихся около складов под номерами пятнадцать и шестнадцать, но у них, похоже, так и не получилось свить там свои гнёзда, тем более, что солнце уже приблизилось к горизонту и чайки улетели спать туда, где обычно проводили свои ночи - куда-то в сторону "Эвереста".

  Трясогузов смотрел на часы: рабочая смена заканчивалась в семь тридцать. Он не любил вот такое "неровное", как он выражался, время, но ничего не поделаешь - расписание, есть расписание. Дождавшись, наконец, Филимонова, молчаливого сменщика номер два, и просто приятного мужика без нервных срывов, Альфред, сообщив, что смена прошла в абсолютном покое, еще раз мельком глянув в сторону кабинета Малыша, поехал к выходу. Он всякую минуту ожидал, что вот сейчас ему на плечи снова лягут руки того урода, и он опять будет его принуждать сделать то, за что платят головой, по крайней мере, Альфред знал, что воровство подобных материалов приводит к довольно печальным последствиям. Но кому он об этом скажет, когда этот мерзавец занимает здесь высокую должность, да еще и на собрании выступал, как какой-нибудь Карабас-Барабас, у которого свои марионетки, свой отдел, и свой же, черт его дери, театр со сценой! Трясогузова аж затрясло при последних мыслях.

  Он подъехал, наконец, к выходу, и, тревожно оглянувшись, издалека увидел, что дверь кабинета старшего смены, по-прежнему, закрыта. Он выдохнул и снова быстренько перекрестился, чтобы этого не заметил охранник.

  Он проехал через пост, показав бейджик, и пожелал всем спокойного дежурства, за что на него тут же зашикали, мол, никогда нельзя этого желать.

  - Я когда в психушке санитаром работал, - сказал один из охранников, - так там тоже, как только кто-нибудь пожелает спокойной смены - всё, считай всю ночь психушка будет на ушах стоять. И таких случаев, на моей памяти, было штук тридцать.

  Товарищи этого охранника с уважением на него посмотрели, как на ветерана боевых действий. Трясогузов решил их поддержать в этом проявлении "уважения", и тоже, скорчив подобострастное лицо, посмотрел на охранника, как на... Сравнение снова не пришло в голову Трясогузова, и он, попрощавшись, покинул объект наблюдения.