Она считала минуты, пока он с рычанием властными толчками вбивался в нее, намотав золотистые пряди на свой кулак и заставляя Одри запрокинуть голову.

– Нравится, шлюшка? – хрипел он, поглаживая изгиб ее изящной спины. – Нравится, когда прут, как последнюю потаскушку? Сама пришла. О-о… как ты хороша там.

– Да, Господин.

– Не слышу, – ладонь сжала хрупкую шею, едва давая говорить.

– Да, господин, – слезы были готовы прыснуть из глаз. Но она терпела.

– Я говорил, что будешь скулить и истекать соками по мне, – он наслаждался своим превосходством и видом женщины, вбиваясь в нее сильнее, ускорив темп, пока, наконец, с громким протяжным воплем не кончил в нее. Стойко перенося, пока он полностью не изольется в ее задницу, Одри блуждала руками по столешнице, случайно обронив еще несколько бумаг. Тринити… Генеральный директор… У двух конкурирующих фирм нет общих сделок, как эти документы могли оказаться здесь? – Все. Свободна.

Он застегнул молнию на штанах и, поправив рубашку, вернулся на свое рабочее место.

– Я подниму документы, Господин, – сгребая в охапку бумаги с пола, она бросила их на стол и, накинув на плечи плащ, спешно покинула кабинет.

– Одри! – окрик застиг ее уже в коридоре. – Завтра в это же время здесь же. Приготовься к долгому и глубокому минету. Твоя задница мне уже надоела.

– Скотина, – шепотом выругалась она и, кутаясь в плащ, выскочила из офиса. Уже на улице, взахлеб глотая воздух, словно он сможет очистить ее от только что совершенного грязного акта, она набрала номер телефона. – Я все сделала.

– Отлично, – женский голос на том конце казался очень довольным.

* * *

Мигель удивился, заметив меня, в нерешительности застывшую в дверях. Я любовалась, как он под переливы гитары виртуозно скользит по паркету. Абсолютное владение телом восхищает и завораживает. Можно вечно смотреть на языки пламени, которые танцуют на опаленных бревнах. Именно таким пламенем и казался мне Мигель, достигший в искусстве танца столь больших высот, что мне подобное даже и не снилось. Красив как Бог, опасен как черт. Есть в нем что-то не из этого мира.

– Ну что, партнерша, принесла? – смысл его слов дошел до меня далеко не сразу. Я скинула с плеча сумку с формой и подошла к мужчине, протягивая «то самое».

– Свидетельство моего преступления. Дома еще три таких. Один, к слову, отрицательный!

Мужчина добродушно рассмеялся и, сгреб меня в охапку, поцеловав в макушку. Такие поцелуи дарят лишь друзьям. Очевидно, что мои рвотные подвиги навсегда перечеркнули наше возможное романтическое будущее. А как я смогу пережить расставание с Генри, если не закрою рот стонущей душе новым романом? Я усмехнулась, вспомнив разговор с Одри. Она тогда цинично заметила, что стонущая душа не проблема, а вот стонущая вагина – это серьезно. Может довести до беды и дел натворить.

– Поздравляю, Амелия, – он загадочно и, кажется, с грустью смотрел на меня. Помолчав, бодро приказал переодеваться и на паркет. И никаких тебе нотаций, наставлений или рассуждений на тему. И даже не спросил, собираюсь ли я оставить ребенка.

Я рада, что предпочла работе тренировку. Танцы взбодрили и рассеяли мои негативные мысли. Удивительно, как ритмичное перемещение тела в пространстве под музыку способно магическим образом изменить психологический настрой. Мне стало почти хорошо. Ровно до того момента, пока я не поняла, что занятие окончено и пора переодеваться. Казалось, мы с танцами общаемся на «ваше величество» и «эй, ты, холопка». Каково было мое удивление, когда пируэты стали поддаваться, поддержки удаваться, а ритм улавливаться. Выступление уже не казалось каким-то наказанием. Я находилась в приятном возбуждении и предвкушении. Хотелось испытать свои пределы.

Сама того не заметила, как, стоя в раздевалке, улыбалась, накрыв ладонью живот.

– И что это ты сияешь? – Одри вывела меня из оцепенения. Удивленно уставилась на подругу, – у нас занятие сегодня, – помогла она.

– А, прости. Забыла. Просто хорошо позанималась. Кажется, я даже смогу полюбить танцы. Не знаю, насколько это взаимно, но мне нравится.

– Учитывая твою идиотскую улыбку, – натягивая чулки, усмехнулась она, – у вас с ними всерьез и надолго. Но мне нравятся эти перемены.

Перемены переменами, но там, за пределом ярко освещенного танцевального зала, окруженного зеркалами, манящего чарующей музыкой и волшебной атмосферой – реальный мир. Здесь время словно замерло, позволяя передохнуть, забыть обо всем, получить душевные силы, взамен физических. Но никто не отменял суровую действительность. Улыбка сползла с лица и, надевая снова рабочее платье, я уже не была столь счастливой. Словно меняя танцевальную форму на рабочую, меняю и личность, и часть себя.

– И от чего такие перемены? – Одри была готова. Тренировочное платье ей очень шло. С такой фигурой только и носить обтягивающие вещи.

– Вспомнила о насущном. Сегодня приходила Миссис Эллингтон.

– Ого. И что хотела? Как Генри?

Я бросила на подругу недоумевающий взгляд и, скидывая тренажерную форму в сумку, заметила, как бы между прочим.

– Тот самый, который мне сердце разбил? – ни тени раскаяния на лице Одри, только кивнула. – Говорит, что плохо. А Алисия хотела, чтобы я помогла ей с Тринити.

– Как помогла?

– Ну, я сама плохо поняла. Судя по всему, кто-то осуществляет рейдерский захват, – собравшись, присела рядом с подругой, уже готовой к репетиции и разминающей стопы.

– И что ты думаешь по этому поводу? Хочешь помочь?

Меня удивил странный энтузиазм подруги по этому вопросу. Только бы не стать параноиком. Мы с ней прошли огонь и воду. Да что там, она моя сестра, пусть и не по крови. Стыдно скрывать от нее беременность и правду о Генри, но куда более стыдно думать, что она может иметь какой-то интерес в этом деле.

– Не знаю. Я, правда, не знаю, – запустила пальцы в волосы и уперлась локтями в колени. Подруга, сочувствуя, погладила меня по голове.

– Думаю, тебе стоит помочь ему.

Повернула голову. Сощурила брови. Получила в ответ ободряющую улыбку.

– Ты нужна ему, Амелия. И нужна Тринити.

– Да, Господи, даже ты можешь купить эти треклятые акции, на кой черт сдалась именно я? Почему нельзя было попросить об этом свою сестру, няню, дом работницу, да Бернарда, на худой конец?

– Потому что только ты любишь Генри и только тебе можно доверять, – подруга говорила так, как будто это само собой разумеющееся. – Не понимаю, почему ты медлишь. Впрочем, решать тебе. Дело действительно пахнет нехорошо. Нужен ли тебе принц, если он станет нищим?

– Принц женат. И это все перечеркивает, – я горестно вздохнула. От хорошего настроения не осталось ни капли. – А где Итан? Вы двое…

– Пресса предпочитает умолчать данный факт, но вы обязательно получите эксклюзив в скором времени, – она загадочно улыбнулась. – Он опаздывает. Как и всегда.

– Хорошо потренироваться, – я завистливо следила, как подруга удаляется. Волшебные два часа танцев у нее только впереди. А со мной лишь боль в руках, спине и тяжесть в ногах. Эти стойки даются очень тяжело. Со стороны кажется – парят себе пары над паркетом, с такой легкостью и грацией, будто на кровати с бока на бок переворачиваются. Ноги задирают выше головы, в поддержках крутятся. Сколько же за этой легкостью трудов и боли стоит – уму непостижимо. А чего стоит держать осанку, словно проглотила палку?

С этими мыслями я вернулась домой, приняла горячий душ и уснула. Как сладок сон, когда тело ломит от усталости. «Нужно будет купить машину», – подумала я перед сном.

* * *

Есть такое животное, называется долгопят. Малюсенькое, но с огромными, в половину лица глазами. Сдается, что мои сейчас выглядят со стороны ничуть не меньше. На плазменном телевизоре величиной с обеденный стол красовался некий объект, отдаленно напоминающий маленького человечонка, а скромный кабинет доктора Ризерстоун заполняли мягкие звуки настойчиво и трепетно колышущегося сердечка. Туки-туки-туки-туки-туки… Как маленький заводной моторчик, стремительно несущийся навстречу неизбежности. Мир вокруг утратил значение. Утратило значение все, кроме настойчивого рокота сердечка моего ребеночка. Горошинка, такая маленькая, совершенно малюсенькая, беззащитная, уже шевелила лапками и боролась за жизнь. По щекам скатились крупные слезы. Доктор что-то говорила, но слова проплывали мимо. Все сознание было направлено лишь на маленького неказистого человечонка, беззаботно дергающего ручкой в моем животе. Наконец, обрывки фраз доктора обрели смысл и очертания: