– Да.
– Ты всегда была эгоисткой!
– Именно. Извини.
Клара повесила трубку и замерла на несколько секунд, пытаясь осознать происходящее. Она долго и честно стремилась не сойти с этой дороги, но не смогла. Альберт не был плохим, подлым человеком, но он умел устраивать свою жизнь лишь в обществе, которое было сомнительным для Клары. Это было не её общество, не её стиль и восприятие жизни.
Через пару минут в сумочке Клары вновь зазвенел телефон. И это был не Альберт. Оскар Абрамович звонил долго и весьма настойчиво. Раньше Клара никогда не позволила бы себе так явно игнорировать своего начальника и будущего свёкра. Но она не хотела или уже не могла слышать ни одного голоса из той жизни. А ведь из дома Клара сбежала с надеждой вернуть всё на свои прежние места, усмирить буйство чувств, может быть, найти в себе компромисс, но всё получилось иначе – звонок Альберта лишь обострил то, что с самого утра уже было вывернуто наизнанку, и она больше не находила в себе сил, кроме как покончить со всем настоящим со всей решительностью и бесповоротностью. После череды настойчивых звонков, оставленных без ответа, Кларе пришло сообщение. Недолго думая, она отключила телефон.
Семья Альберта принадлежала к высокозажиточному классу общества и была известна в светских кругах столицы.
Оскар Абрамович имел блестящую репутацию предпринимателя и деловые связи в разных сферах деятельности. Его профессиональный успех, начало которого пришлось на первую половину девяностых, носил довольно стремительный характер, оставляя за собой лёгкий шлейф недосказанности. Однако профессиональное развитие того периода зачастую имело непредвиденные скачки и падения. Начав совместно с несколькими американскими партнёрами с небольшой фирмы по оказанию юридических услуг, Оскар Абрамович за чуть более десяти лет к 2003 году пришёл к крупной империи Москвы в сфере правового консалтинга с несколькими филиалами в разных странах. Помимо старшего сына Альберта у них в семье была ещё младшая дочь, которая по окончании обучения осталась проживать в Соединённых Штатах, работая в местном филиале фирмы отца.
Капли дождя ударялись о каштановые локоны и скатывались вниз по суровому нахмуренному лицу, на котором внимательному глазу с лёгкостью можно было проследить всё её внутреннее состояние, когда Клара, стоя на перекрёстке, вдруг решительно зашагала через дорогу в левый проулок, решив поискать уютное место, чтобы подкрепиться чем-нибудь горячим.
На удивление всей семьи Клара с самого детства была страстным любителем дождливой погоды. В свои юные годы при наступлении дождя она выбегала на улицу и весело шлёпала по лужам, бегала по ним, приплясывая, а иногда даже терпеливо, по каплям набирала дождевую воду в бутылки, разъясняя всем, что вода «с неба» не может быть простой. Во взрослом возрасте в дождливую погоду Клара любила гулять в одиночестве, а по вечерам смотреть в окно, погружаться в раздумья или читать под шум дождя с чашечкой горячего напитка. Вот и теперь моросил дождь как никогда своевременно, заглушая своим шумом и запахом все углы, неровности и шероховатости безутешного неистового крика. Окружающие суетились, спеша где-то укрыться, Клара же, напротив, нашла, наверное, своего единственного понимающего собеседника и утешителя её внутренних разногласий.
«Как же я не видела, как же я столько терпела эту жизнь, этих людей. Так долго! Какая слепота! Не моё всё это. До тошноты не моё. Не заберут они мой день. Удивительно, у меня есть многое, но совсем нечего терять», – горячо негодовала Клара в своих мыслях, когда дождь всё сильнее окунал её то в возмущённо-негодующие, то в уныло-чахнущие оттенки её прошедших дней.
В тот момент случилось так, что впервые за долгое время она заплакала. Украдкой, безутешными, тихими хлопьями слёз. О своих воспоминаниях, пронёсшихся перед глазами как открытая книга, о себе самой, неистово ищущей своей планеты посреди всего хаотического беспорядка, о так мгновенно и непредвиденно разбитой оболочке её миропорядка.
Запах кофейных зёрен, свежей выпечки и уютный внешний вид помещения заманили плутавшую в мыслях Клару заглянуть внутрь изящно оформленной в стиле ар-нуво кофейни-пекарни, расположенной в тихом местечке на Чистых прудах. Там было немноголюдно; приглушённый свет и изысканноэлегантный интерьер создавали обстановку таинственности и несомненно внушали всякому посетителю приподнятое праздничное настроение, так что даже Клара, усаживаясь за удобный столик возле красивой резной лестницы с открывающимся видом на промозглый дождливый вечер, вспомнила о своём юбилее.
Проголодавшиеся глаза Клары, тщательно изучив изобилующее разными лакомствами меню, остановились на горячей ухе на первое, блинчиках с икрой и любимом слоёном торте с грецкими орехами на десерт. Мысли о свежей вкусной пище немного заглушали внутреннее буйство эмоций, однако отторжение от реальности своей же жизни по-прежнему било в колокола, не давая сознанию чувства покоя. Клара с завидным аппетитом расправлялась с блинчиками, когда откуда-то поблизости, будто в самом низу лестницы, стали отчётливо доноситься крики с громким аккомпанирующим фоном джазовой импровизации на фортепиано, заметно нарушающие приглушённую элегантно-эстетическую ауру кофейни. Гости, занимавшие соседние от Клары столики, недовольно переглянулись, но тотчас как бы из ниоткуда взявшийся официант, извинившись за шум и причинённые неудобства, подбежал к лестнице и плотно закрыл дверь, загадочно ведущую на нижний, подземный этаж. Вот только какие-то секунды донёсшихся до Клары звуков фортепиано успели разжечь в ней любопытство, и, когда официант принёс десерт, пользуясь случаем, она вежливо осведомилась о происходящем на нижнем этаже. Как оказалось, в подземной части помещения располагались джаз-бар с живой музыкой и зал для проведения мероприятий, который в этот день был на весь вечер приватизирован. Клара почувствовала почти необходимость что-нибудь выпить, поэтому, проглотив последний кусочек любимого десерта, она переместилась в бар с желанием послушать музыку и пропустить бокальчик чего-нибудь покрепче.
Помещение в подвале было оформлено в готическом стиле и разделено одной небольшой перегородкой на два просторных зала с высокими потолками, предназначавшихся для бара и проведения различных мероприятий с просторной танцевальной площадкой. Клара присела за барную стойку первого зала и заказала себе бокал мартини. Пианино находилось на стыке двух залов, поэтому вся фоновая музыка бара заглушалась прежней джазовой фортепианной импровизацией, которую исполнял мужчина в элегантном костюме, по всей вероятности, участник мероприятия соседнего зала. Клара вслушалась.
С раннего детства она любила уединяться и погружаться в собственный мир, средством выражения которого была музыка, служившая до сих пор одним из самых сокровенных способов выражения её чувств и эмоций. Несмотря на сделанный выбор в пользу другой карьеры, тяга к этому искусству всегда жила в ней и особо остро проявлялась в такие моменты, как сегодня, в день её рождения, когда организованной, тщательно спланированной вечеринке она предпочла свою импровизацию.
Кроме Клары в баре сидели две пары, а вот соседний зал, который гремел и изливался весёлыми возгласами и джазовой музыкой, был переполнен гостями до такой степени, что, казалось, некоторые приглашённые скоро смело оккупируют и часть бара. В какой-то момент музыка стихла; каждый занял своё место за столиками, и Клара увидела счастливых молодожёнов – беспечных, молодых, упивающихся жизнью и крайне увлечённых всем, что происходило вокруг. На их лицах безошибочно считывалась та наивность взгляда, та необременённость выбором и жизненными обстоятельствами, которую когда-то знала и Клара, с неопытными стремящимися к успеху и ко всему новому глазами ступая в жестокий мир общества пафоса, расчёта, лицемерных людей и предсказуемых театрализованных мероприятий. Кто-то из гостей довольно долго произносил тост, обращаясь ко всей семье молодожёнов, однако из бара едва можно было разобрать слова. Клара заказала у бармена бокал мартини и, показав жестом руки, что присоединяется к тосту незнакомых ей людей, выпила залпом за всё то, что творилось у неё на душе, что смогла оставить позади, за интересную, наполненную сюрпризами жизнь и за своё долгое, извилистое и такое неопределённое тридцатилетие.
