– Ладно, давай по койкам, – через силу зевнул я. – Четыре часа спать осталось.

– А куда конкретно едешь-то? Может, вместе сгоняем? У меня водительское с собой, будем меняться за рулём, если что.

Твою мать. Вот это и называется – загнать себя в угол!

– Не братан, спасибо, но в этом нет смысла. Ты лучше тут… за Маринкой пригляди.

Когда поднялся в спальню, Маринка вроде спала. Дышала ровно и тихо, как всегда, отодвинувшись от середины кровати на самый край – подальше от меня и отвернувшись. Я тоже лёг на свою половину, лицом к ней. Подпер голову рукой, заскользил взглядом: призрачно белеющие руки… Тонкая чёрная лямочка ночной сорочки – так и просится, чтобы её спустили с плеча… Волосы, размётанные по подушке. Манящий, раздражающе закутанный в покрывало, крутой изгиб от бёдер к талии. И надо всем этим, полупрозрачной вуалью, аромат её любимых духов. Наших любимых.

Коснулся её плеча – теплая, манящая, знакомая от первой до последней родинки, до мельчайшей чёрточки на ладони… Но такая вдруг чужая и непонятная. Медленно повёл по её руке – до кисти и обратно. Спит или нет?

Пальцами под волосы, по шее, по спине. Поддел эту чёртову дразнящую лямочку, сдвинул… И, не сдержавшись, припал губами к основанию шеи. Аромат любимой женщины – уже не духи, а она сама, её кожа, тепло, характер, нежность и острота – ударили в голову, зарождая бурю. Зарылся лицом в волосы, рукой – по изгибу талии, покрывало в кулак – и к чёртовой матери… Ладонью по бедру, под шёлк сорочки…

Маринка вздрогнула, выдавая себя. Не спит. Тем лучше!

Поцелуями по спине, пальцами под трусики – мимолётно, и снова по бедру – с нажимом, до дрожи дурея от голода и желания. Бёдра на внутренней поверхности, там, где ноги сомкнуты с уже заметным, неслучайным сопротивлением, теплые, манящие. Ладонью, с усилием, между ними – а в памяти всплывает запах и вкус, нежная влажность и…

Маринка забилась, пытаясь сбросить мою руку.

– Не надо. Я не хочу!

А я сгрёб её поперёк живота, рванул на себя, навалился. Слышал я уже всё это. Не хочу, голова болит, настроения нет… И, самое козырное: «Я не резиновая Зина, чтобы терпеть без желания»  Терпеть, видите ли! Всё это, вкупе с её отстранённой холодностью, пугало, бесило, обижало, выбивало из колеи… Но сегодня в клубе я вдруг снова увидел свою Маринку. Ту самую, настоящую, словно выглянувшую из норки. И я, чёрт возьми, разозлился!

Сначала она слабо сопротивлялась, но я не сдавался – зацеловывал, пьянея от вкуса её губ, прогибая её настойчивой нежностью, тычась стояком куда-то в её бедро, пытаясь протиснуть колено между судорожно сведёнными ногами, выглаживая ладонями каждый изгиб такого любимого, такого желанного тела… И Маринка сдалась, перестала пихаться. Я возликовал… и в этот миг почувствовал на губах слёзы. Её слёзы.

Замер. Отпрянул. И она тут же сжалась в комок, потянула на себя покрывало.

– В чём дело? – в злом отчаянии зарычал я. – Ну что опять не так?

Она молчит.

– В чём дело, ты можешь сказать по-человечески?! – уже почти в голос, почти крича.

Но она молчит и дрожит.

Рыкнув, отшвырнул подушку и вскочил. Бестолково постоял возле кровати ещё пару мгновений и позорно ретировался из комнаты.

Сначала курил одну за другой на балконе, пытаясь собрать мысли в кучу. О сне больше нечего было и думать, ложиться теперь – лишь зря потратить время. Набрал хлопчика из службы безопасности, который остался «высиживать» ту дуру с гвоздём.

– Толь, ну чего там?

– Глухарь. Она если что и говорит, то только язвит и матерится. Я таких дерзких ещё не встречал, такое ощущение, что её конкретно крышует кто-то, поэтому она и прёт буром.

– А вообще, как ведёт себя?

– Да так же, как и говорит! Дерзко! Прошлось даже связать и рот заткнуть.

– Так, Толь, – повысил я голос, – вы мне там не жестите! Не хватало ещё из-за этой дуры проблем с журналюгами.

– Не-не, у меня всё под контролем, Данила Александрович! Просто она тут посуду бить начала и стульями швыряться. Я её чисто для профилактики приструнил. Можно?

– Смотри, чтобы без телесных.

– Обижаете.

– Кормили?

– Вот ещё. Я ей сразу сказал, что кормёжка только в обмен на информацию.

– Воды хоть дайте. Она ж хотя и дура, а ребёнок ещё.

– Ага, ребёнок! Давали мы ей воды, а она этим стаканом чуть бошку Ваське не пробила. Говорю же – вообще краёв не чует. Нет страха у неё! Обычная шмара так себя не ведёт, точно вам говорю! Её бы прям прижать. Ну пугануть так чтобы её блатная крыша показалась ей фиговым листочком. Когда почувствует себя на грани, тогда точно заговорит.

– Что ты называешь гранью? Пытки? Толь, ещё раз говорю – без жести. Ясно? А вообще знаешь, я сейчас сам подъеду.

Перед отъездом хотел заглянуть к Маринке, убедиться, что там без истерик, но она мирно спала. А может, и притворялась опять – кто знает? Я уже ничего не знаю, это факт.

«Хата» – снаружи простенький кирпичный домик советской ещё постройки, а внутри – вполне себе современный коттедж, располагалась на отшибе дачного массива. Местечко чтобы пересидеть, если что, «бурю» или перетереть дела, если надо по-тихому. Ну и просто типа резервного жилищного фонда для моих сотрудников «особого назначения» Природа, тишина. Благодать. Дерзкая должна бы оценить условия, но вместо этого я ещё в прихожке наткнулся на кучу осколков на полу – зеркало. У стены валяется табурет, которым, судя по всему, это зеркало и разбили. В центральной комнате – осколки посуды.

– Толь, ну… – многозначительно кивнул я в сторону побоища, и открыл дверь в спальню.

Девчонка лежала на кровати, руки связаны за спиной – аккуратно, не верёвкой, не наручниками, а скрученной в жгут простынёй. Бережно, но надёжно. Во рту самый настоящий кожаный шарик, какими развлекаются БДСМщики в порнушке. Даже знать не хотелось откуда он здесь взялся, главное – тоже безопасно и не оставляет следов.

– Ну привет. – Хозяйски уселся на стул напротив неё. Похоже на нём же беседы беседовал и Толик. – Соскучилась?

А эта зараза даже с заткнутым ртом умудрилась скорчить такую презрительную рожу, что я чуть не рассмеялся. Что дерзкая, то дерзкая. Как кошонок двухмесячный, который нападает на здоровенного пса. И, самое интересное, пёс предпочитает не связываться. Вот и я смотрел на неё и думал – ну дура дурой ведь. Её жизнь ещё не раз накажет за безмозглость, а я кто такой? На хрена мне это? …А вот тот, кто заказал этот беспредел похоже, хорошо меня знает. Либо совсем отмороженный, раз пихнул под поезд вчерашнюю школоту.

Просто сидел и рассматривал её: большие глаза, вздёрнутый, усыпанный веснушками нос, губы даже в натянутом на шарик виде пухлые. Сама по-юношески тонкая, даже костлявая, но сиськи имеются завлекательные. Симпатичная. Даже жаль, что дура, могла бы нормальную жизнь строить. Семья, там, дети, все дела.

За спиной скрипнула дверь, и у стены молча встал Толик с ремнём в руке. Молодец, грамотно работает.

Ещё минут десять просто прессовали её молчанием. Потом я полуобернулся к Толику:

– А щипцы есть?

– Пассатижи.

– Если к обеду не заговорит, начинайте с ногтей. На ногах. Руки я тогда сам, ближе к вечеру. Если не заговорит, конечно.

– Заговорит, – уверенно хмыкнул Толик. – У меня ещё ни один клиент больше трёх ногтей не выдерживал. Про зубы вообще молчу.

– Ну и хорошо. – Я поднялся, и, склонившись над дурочкой, потрепал её по щеке. – Ну давай, не скучай тут, дерзкая. А если что – зови этого дяденьку, он развлечёт.

В её глазах мелькнул, но тут же утонул в злобе страх. Промычала что-то в ответ, готов поспорить – что-нибудь матерное, но я уже, не оборачиваясь, выходил из комнаты. Следом Толик. Осколки посуды и зеркала оказались уже убраны, мебель расставлена по местам. На крыльце я остановился, в задумчивости помял в пальцах сигарету.

– Видите? – заговорил за спиной Толик. – Вообще краёв не чует! Поэтому и говорю, что надо прижимать. Хотя после вашего приезда, может, и сама заговорит. А если нет – ещё парней подтяну, попугаем поплотнее.