Но очень хорошо принимался в кафешантанах, подверженных популярным декадентским мотивам.

Прелесть разрушения. Это было модно.

Дикий Даниэль увидел меня именно в одном из них.

Я навсегда запомнила его прозрачные ледяные глаза, холодное, ничего не выражающее лицо.

Он стоял в дверях, в кругу своих товарищей, отличаясь от них всех так же, как отличается волк от собак.

Жан закрутил меня, а затем скинул в плеча на пол.

Я изобразила боль.

Даниэль, хотя тогда я  еще не знала, как его зовут, пристально следил за моими движениями, и, когда я намеренно громко вскрикнула, как этого требовал танец, резко подошел и, оттолкнув моего партнера, поднял меня на руки.

Я попыталась высвободиться, испуганно упираясь ему в грудь ладонями, что-то , кажется, твердила про то, что это танец, что он не так понял, и что…

Не помню, что еще говорила.

Он, наверно, и не слушал. И не отпускал.

Так и унес меня, протестующую, в одну из задних комнат кафешантана, предназначенных для отдыха персонала. И не только персонала…

Я была настолько испугана, что даже толком противиться не могла. Не понимала ничего, не понимала происходящего!

Он уложил меня на кушетку, навалился, сжимая своими грубыми руками…

Я не сумела оттолкнуть.

До сих пор при воспоминании о том, что произошло между нами в грязной темной комнатке с окнами, выходящими на задний двор кафешантана, становилось не по себе.

Одновременно холодно и обжигающе.

Я к тому времени не была, конечно, наивной невинной девушкой, кое-какое прошлое имелось, но никогда до этого не случалось со мной  ничего, более пугающего и дикого.

Потом случалось.

Благодаря все тому же Даниэлю.

Но в тот, первый раз…

Я его помню до сих пор, хотя, конечно, надо бы забыть… Как постоянно приходящий в дурманных снах кошмар.

Но не получается.

Потому что это – самое яркое переживание…

Ярче даже первого выхода на сцену в составе труппы русских.

Даниэль все время меня трогал, так, словно поверить не мог, что я – настоящая, живая.

Целовал, не слушая моих возражений, не обращая внимания на  тихие всхлипы.

Сжимал, грубо и жестоко, подчиняя себе.

Заставляя делать то, что ему хотелось.

Я не сопротивлялась больше, напуганная и обескураженная. Он делал больно, но от его железных пальцев по телу расползались мучительные волны удовольствия. И стыда. Из-за того, что мне в какой-то момент стало нравиться это безумие.

Даниэль никуда не торопился, отслеживал выражение моего лица и , кажется, тоже понимал, что происходит со мной. Усиливал напор.

И шептал постоянно, бормотал, что я – бабочка… Слишком красивая… Слишком. Что такая бабочка не должна танцевать в таких местах, что на такую , как я, не должны смотреть все эти люди…

Его горячий шепот еще больше пугал и одновременно завораживал…

Мне никогда не было настолько страшно и одновременно горячо.

Время тянулось и тянулось, то, что он со мной делал, казалось бесконечным душным кошмаром…

Безумным огненным сном… Диким смерчем, в конце концов поглотившим нас обоих…

А затем все закончилось.

Даниэль молча встал, поправил на мне одежду, не обращая внимания, как я вздрагиваю от этой жуткой заботы…

И вывел за руку из комнаты.

Я шла, полностью подавленная, деморализованная, сгорая от стыда, потому что понимала, что все, кто был в этом злополучном кафешантане, видели мой позор. И знали, что со мной делал этот человек.

На улице мы сели в автомобиль с изображением скалящегося льва на носу, и , дико взревев мотором, поехали прочь от места моего бесконечного позора.

Я была в таком ужасе, что толком не осознавала происходящее.

На автомобиле я до этого ездила всего один раз, и , наверно, это должно было быть незабываемо… Но то, что произошло со мной, перекрыло все.

Я лишь сидела, забившись в угол, ближе в дверце,  и придерживала шляпку, норовившую улететь от ветра. По лицу текли слезы, и никак не удавалось их унять.

Даниэль, что-то повелительно скомандовав водителю, сидел рядом со мной, сжимал мою руку своими холодными жесткими пальцами, и от этого пробирал еще больший озноб.

С другой стороны сидели какие-то страшные мужчины, все, как один, в костюмах, ярких шейных платках и кепках. Типичные апаши, бандиты, терроризирующие Париж  уже много лет.

До меня постепенно стал доходить весь ужас произошедшего… Я одна,  среди бандитов, их предводитель… Дева Мария, помоги…

И везут меня  неизвестно куда! Но вполне известно, зачем…

И Жан… Что они сделали с Жаном?

Эти мысли мелькали в голове, скакали, сталкивались друг с другом, добавляя еще большего ужаса.

Я решила набраться смелости и спросить у своего мучителя, что со мной будет, но тут мы приехали.

Куда-то на окраину Парижа, в небольшой особняк, с воротами, увитыми жухлым с осени  плющом.

Весело смеясь, мужчины вывалились из автомобиля и пошли к дому, затем их предводитель обошел машину и открыл мне дверь.

– Куда вы меня?.. – не хватало голоса, чтоб спросить, только шепот получался, – зачем?..

– Выходи, бабочка, – повелительно сказал он и подал мне руку.

Машинально я ее приняла, вышла из автомобиля. Зябко поежилась на зимнем ветру.

– Где мы?

– Дома.

Я хотела еще спросить, но он молча увлек меня за собой…

Тогда я не представляла, что проведу здесь, в этом особняке, целых два месяца…

– Нена… – Пабло опять подошел ко мне, приобнял за талию, привлек на грудь, – я просто  за тебя переживаю, понимаешь? Ты приехала, испуганная, озирающаяся… И не даешь мне тебе толком помочь…

Я оперлась о его грудь затылком, с горечью думая, как бы просто все было… Не будь Даниэля и его безумного помешательства на мне.

Конечно, Пабло – не помощник.

Как может помочь парень, зарабатывающий на жизнь Бог знает, чем?

Вернее, я знаю, чем, и соседи его наверняка знают… И, скорее всего, полицейские тоже знают. Такие, как Пабло,  у них на учете. Тем более, что здесь не Париж, а сонный Шербур…

– Я похлопочу, – шептал он, поглаживая меня за талию, – тебя возьмут в то заведение, где я… Понимаешь, деньги не очень большие, но постоянные… И затем… Здесь много богатых людей, мужчин… Не столько, сколько в Париже, но и таких девочек красивых, как ты, здесь нет… Перестань искать неизвестно что… Найди богатого любовника, или, если повезет, мужа… Родишь детей, заживешь хорошо и спокойно… Ну что ты все время рвешься куда-то, Нена?

– Пабло… – я развернулась в его руках, задрала подбородок, посмотрела в темные, невероятно добрые глаза. Пабло был прекрасным человеком и очень хорошим партнером… Но совершенно не умел видеть хоть какую-то перспективу, всегда довольствовался малым.

И сюда, в Шербур, он уехал, поверив очередной своей женщине, жене богатого буржуа, владельца местного заводика по производству тканей. Она обещала ему сольную карьеру в Шербурской театральной труппе…

В итоге он прозябал здесь, в тесной душной квартирке  под самой крышей, подрабатывал в убогом кафешантане тапером ( пианистом, прим. автора) и, похоже, чем-то еще постыдным…

Меня он пустил к себе пожить без лишних вопросов, помог с покупкой билета на корабль…

И вот теперь никак не хотел отпускать, отговаривал, бубнил что-то про плохое предчувствие.

Но я пропускала его слова мимо ушей.

Никакого плохого предчувствия.

Не может быть ничего хуже того, что со мной уже случилось.

Нет уж. Хватит с меня ужасов бандитского Парижа, грубости и жадных рук Дикого Даниэля, и ощущения полной беспомощности перед случившимся.

Нет, теперь я сама буду своей судьбой управлять.

Я вздохнула, еще раз оглядела убогую комнатку, посмотрела на часы. Скоро все это завершится.

Подумала и все же сняла с пальца тяжелое кольцо с крупным красным камнем, отдала его Пабло.

– Вот, возьми…

Пабло вскинулся, отталкивая мою ладонь и бормоча, что я его обижаю, что я ему как сестренка, родная, какое вознаграждение…