Если упомнить первые года объезда, то сейчас Бурун стал чуть ли не шёлковым и покладистым. Кáта чувствует, как губ касается невольная улыбка. Неизвестно, с чем следовало увязать этот педагогический прорыв: с тем ли, что они попросту привыкли друг к другу, или с тем, что Катрина обрела нового союзника, обучившего её паре хитростей, как усмирять зарвавшегося коня.
Это произошло случайно. Впрочем, практически все знаменательные вещи происходят будто бы случайно. Катрина помнила тот день от и до: они с отрядом курсировали по ипподрому, выписывая фигуры, стояла затяжная сухая жара. А Бишоп отчаянно пыталась усидеть в седле. Бурун был выписан Кáте в центре снабжения с кислой ухмылкой, что уже не предвещало радости. И через неделю она поняла, почему: жеребец взвился на пустом месте и принялся брыкаться. Такое происходило всё чаще и чаще, однако судьбоносный летний день стал апогеем непослушания.
Так как верховая езда никогда не была сильным коньком для Катрины, неудивительно, что тогда она свалилась на пыльную землю. А поднявшись, не сумела схватить поводья – Бурун продолжал кобениться и гарцевал, увиливая и подбрыкивая. Причитания, просьбы – ничего не позволяло поднырнуть к гордому животному, и Бурун лишь хлеще фыркал, вытанцовывая и увиливая. А потом за спиной раздалось сухое цоканье.
– Тц, только время зря теряешь. Смотри, как надо. – Бишоп не успевает обернуться, как и решить, что нужно поприветствовать старшего по званию – рядом тут же возникает Леви. Капитан уверенно делает шаг вперёд и умело выставляет ладонь перед собой. Бурун фыркает, топчется и мотает головой, но, по мере приближения человеческих пальцев, постепенно затихает. Даже склоняется, позволяя пятерне Аккермана фривольно расположиться выше носа. Глубоко вдыхает чужой запах и сипло всхрапывает, но не пытается вырваться.
Кáта восхищённо замирает, рассматривая этот фокус, а Леви тем временем перехватывает мотающийся повод и оглядывается. Кивает:
– Давай, подходи. – Его голубо-серые глаза кажутся грозовым небом, отчего-то внушающее спокойствие. – Как ты раньше с ним управлялась, особенно на экспедициях?
– Одни Стены знают, но порой его можно переупрямить… – Бишоп неловко подаётся вперёд и, поравнявшись с ним, вновь застывает, осматривая удивительно притихшего коня. – Как у тебя получилось?.. – начинает было она, но, не сумев сформулировать, умолкает. А вопрос повисает в воздухе и незримо давит. Аккерман пожимает плечами, стараясь не шибко увлекаться предоставляемым уроком.
– Это простая наука, – отвечает он неохотно, встречаясь с Катриной взглядом. – Всего лишь нужен правильный подход. С лошадью нельзя просто говорить: одни слова ничего не значат. Нужны поступки: их эти животные запоминают особенно.
– Прямо как люди, – бормочет она, и Леви отворачивается, чтобы не сказать чего-то лишнего: ведь сам зачем-то полез усмирять чужого коня.
Но Кáта продолжает стоять в нерешительности, и это вынуждает Аккермана цокнуть вновь:
– Положи ладонь заместо моей. Покажи ему, что ты его лидер, его всадник. А затем садись и больше не сваливайся…
Наверное, с тех пор Леви выучил повадки Буруна не хуже, чем она сама…
От этих воспоминаний на сердце теплеет. Кáта улыбается, прикидывая, как крепко обнимет Леви по прибытию во временный лагерь; даже если Аккерман будет ворчать и упрямиться, словно Бурун.
Небо не скупится на дождь: морось остаётся на короткой вороной шерсти мелкими бисеринками. Старательно зачёсывая второе ухо, Катрина наконец слышит, как Бурун постепенно стихает, перестаёт артачиться и брыкаться. А ещё ржёт, заискивая интонацией, добавляя покладистые нотки.
– Умница, – Бишоп выпрямляется, и крепче сжимает в руках кожаные ремни – не чтобы править, а просто потому, что ощущение их веса даёт мнимое успокоение. Вглядывается в воду. Переправа, даже вброд, на таких буйных реках – это всегда рулетка. Одно неверное движение или неожиданная неровность дна – и похоронка уже заочно подписана. Будто прочитав мысли всадника, Бурун фыркает и ретиво бьёт хвостом, храбрясь. Кáта нервно сглатывает и вжимает пятки в бока скакуна. – А теперь давай нагоним капитана Дункана…
После переправы галоп кажется спасением. Брюки неприятно липнут к коже, как и остальная одежда, на которую попали брызги. Кáта старается сосредоточиться на следовании в построении отряда и анализе местности, чтобы не думать о пробирающем холоде. Напрягая ноги и изредка приподнимаясь в седле, Бишоп сдерживает зябкую дрожь, разогреваясь простыми физическими упражнениями. Плащ хлёстко развивается на ветру практически всю дорогу, но час спустя полевой пейзаж сменяется лесным, и резкие порывы сглаживаются.
Отряд выходит на отмеченную свежими флажками дорогу и выезжает к поляне, на которой наскоро разбито несколько палаток группы, подчинённой Эрвину Смиту. Дункан в кратких выражениях приказывает следовать на северный край и привязывать лошадей. Кáта отпускает поводья и машинально тянется к наплечной сумке; достаёт блокнот с записями о местности квадрата, что их отряд объезжал добрые шесть часов. Текущая экспедиция была заявлена Шадисом попыткой составить новые карты неисследованных местностей: землю поделили на условные участки, раздали их командирам групп, а те, в свою очередь, поделили их между отрядами.
Бурун идёт следом за общим потоком, обходит поляну по краю, подбираясь к коню Арчибальда. Но вдруг Катрина, листающая блокнот, рассеянно улавливает обрывок беседы двух рядовых из отряда Смита:
– Да, говорят, в тех квадрантах всё было совсем плохо. Шадис как обычно не дал указа на разведку, только картирование. А там с десяток титанов: немудрено, что Мика потрепало, а тот отряд весь полёг…
– Не весь, – возражает хриплый голос. – Опять он выкарабкался в одиночку. Хоть и измотанный изрядно, честное слово… Слышал, что дело плохо: доктора же с центральными остались. Того и гляди помрёт дорóгой – как командор такое горожанам объявит? Леви же считают сильнейшим…
Слова превращаются в острые стрелы, пронзающие всё её существо. Кáта вздрагивает, будто снова проваливаясь в бурлящую реку с головой. Она оглядывается, желая убедиться, что рядом нет болтающих разведчиков и всё услышанное – просто игра ветра и шёпот листвы. Но глаза быстро выискивают говорящих, и за грудиной разливается всепоглощающая пустота, пульсирующая страхом. Тело Каты реагирует быстрее мыслей: Бишоп спрыгивает на землю и, вручив следовавшему перед ней Арчибальду поводья Буруна, опрометью летит к постовым солдатам.
– Что вы сказали? – запальчиво спрашивает, задыхаясь. – Что произошло со специальным отрядом?
Разведчики, доселе расслабленные, испуганно вытягиваются перед офицером. Корпулентный солдат в капюшоне, заходившийся соловьём обо всех новостях, нервно оправляет нагрудный ремень УПМ.
– Так это… командир объявлял недавно… – Катрина хмурится, пытаясь сфокусировать взгляд. Сердце набатом стучит в ушах. Она отчаянно сдерживается, чтобы не сорваться, начав требовать сиюминутного и чёткого ответа. По спине ползут непрошенные зябкие мурашки. Собеседник тем временем мнётся: – Вы что ж, не слышали? На местности было много титанов, весь отряд и полёг, кроме Леви…
“Кроме Леви…”
– Где он? – срывается с губ. Кáта тревожно сглатывает, давясь этим вопросом. Это самообман, однако ей так хочется услышать, будто раненых уже отправили с конвоем к центральному штабу, что расположился в заброшенном фермерском доме в середине пути до Стены; что они уже одной ногой в операционной, почти что в руках врачей, и бояться нечего. – Где капитан Леви?
