– Материал собирает. Для диссертации.
Ага, видно, какой именно… вон, до чего рожа довольная, того и гляди треснет от радости. Верно, от полноты собранного материалу.
И Калина…
Могла бы уже месяц потерпеть. Или два, а лучше пару лет, чтоб душа остыла, успокоилась. Глядишь, через пару лет Олегу не было бы столь обидно, как сейчас.
– С Бестужевым-старшим они, конечно, встречались, да и вовсе Наталья в Москву переехала, в отцовский дом…
…это тот, который на улице Императрицы Анны Иогановны? Особняк о двух крылах и сотне колонн? Олег тоже себе такой построит. Нет, не в Москве, тут дороговато… да и не в деньгах дело, а в том, что землю в приличном районе человеку, даже состоятельному, купить непросто.
– Но парень, верно, упрям, если вот остался… однако, Олег, Бестужев за ним присматривать будет.
– Думаешь?
– У Натальи, конечно, еще дочери имеются. Обе, кстати, просватаны, точнее заключены договора о намерениях, но в их среде это почитай, что свадьба.
Ну да… Бестужевы да еще наследницы. Такие, даже будь они редкостного уродства, все одно завидная партия.
– Но девицы – это одно, а мальчишка…
Белов замолчал.
А потом тихо-тихо добавил:
– Я не то чтобы пугаю, но… Олег… это не тетка твоя, поркой дело не обойдется. А места окрест этих вот Лопушков очень уж дикие.
Глава 6 О тайнах прошлого, которые к настоящему дело имеют
…самые интересные истории – те, которые никому нельзя рассказать.
Признание следователя по особым делам Тайной канцелярии Его императорского Величества.
Спал Васятка беспокойно.
Пусть тетушка самолично его солью обносила, да круг травяной выкладывала, наговор читала, а после и волосы Васяткины вычесывала мелким гребешком. Он же, то ли утомленный, то ли все ж готовый заболеть, сидел смирнехонько, не дергался, не крутился, только ойкал, когда расческа в космах его застревала.
А все одно спал беспокойно.
Я к нему сама легла, обняла для надежности и еще один наговор повесила. И думала, что не усну, дождусь, как тетка вернется. А вот стоило глаза закрыть и все…
Просыпалась, правда, несколько раз, но уже глухою ночью. Сперва, когда Васятка заворочался, задергал ногами, силясь выбраться из-под одеяла, на второй раз и вовсе, когда он пихаться стал, на силу успокоила. Пару раз садился в кровати, руками махал, говорить что-то пытался.
Только и поняла, что про клад.
– Ложись уже, неугомонный, – сказала я раз этак на пятый и погладила братца. – Завтра твой клад поищем.
Он кивнул.
Упал в кровать и, обнявши меня за руку, засопел. Я тоже уснула. А проснулась от запаха жареного сала. Солнце было уже высоко, пробивалось сквозь расшитые георгинами занавески. И я спряталась от него под одеялом, потому как вставать не хотелось.
Совершенно.
Но пахло салом. И еще приправами. И… блинами.
– Вылезай, – сиплым голосом сказал Васятка и, сунувши руку под одеяло, ухватил меня за пятку.
– Руки холодные!
– Ага…
Теперь он шмыгал носом так, что становилось понятно: без простуды не обойтись. Вот ведь… Васятка не болезный, он до глубокой осени босиком носится, и зимою порой скачет, шапку забывая, а почти никогда-то и не болеет.
Я выбралась из-под одеяла, потянулась до хруста в костях. И не стала гонять кота, который спешно, пока не выстыла постель, свернулся на ней. Кот теткин был крупным, наглым и в то же время ласковым, правда, урчал он только для своих.
Ну и правильно.
Блины тетка пекла на сыворотке, пухлые, мягкие, такими хорошо макать в жир, что выплавился из сала, смешавшись с рубленым чесноком, приправами да выжаренными до хруста шкурками. Были и яйца с запекшимся белком и желтыми озерами, которые прорывались, растекались, добавляя вкуса утру.
А потом мы пили чай.
С малиновым вареньем. С медом. С… просто утром.
– Иди в постель, – велела тетка, и Васятка вновь же не вздумал спорить, но зевнул широко-широко, кивнул и полез к коту. Лег, обнявши тощее кошачье тело, и Пират тихо заурчал, убаюкивая.
– С ним все…
– Все будет хорошо, – тетка склонила голову. – Вовремя спохватились…
– Это ж не от воды?
– От воды… той воды, дурной.
Чай она пила из огромной кружки, в которую, верно, пол-литра влезало, если не больше того. И сахар никогда не сыпала. Я вот тоже от тетки переняла эту привычку. А то что за радость сладкий чай сладким пряником закусывать?
– Сила его… – тетка сделала в воздухе знак. – Есть болезни тела, а есть – силы, вот у него последняя приключилась. Но Ксюшенька вовремя поняла, смыла дурное, а то, что осталось, переживется. Ничего, подрастет, поумнеет.
– А Тимоха? – задала я вопрос.
Тетка помрачнела.
– Не договорились?
– Я пыталась объяснить… странный он человек.
– Беспальный?
– Он самый, – тетка смахнула ладонью крошки, которые отправила в рот. – С ходу стал кричать, что жаловаться будет… я с Евдокимом пошла.
– А…
– И Игорек с нами, да только… не помогло. Евдоким велел не мешаться. Мол, насильно мил не будешь, и если человеку невдомек, что с иными силами играть не след, то так оно и будет.
– А Тимоха?
Оно-то, может, и враг он заклятый Васяткин, а… случись чего? Что тогда?
– Может, обойдется, – без особой надежды сказала тетка.
– Может, – я отвернулась и как-то… как-то грустно стало.
За всех.
– Мы с Василисой сегодня к бочагу этому сходим, поглянем. Может, заговор поставим какой? – тетка задумалась, а я не торопила её. Так и сидели, молча.
Потом молчать надоело.
– А что там было.
– Где?
– Усадьба эта. Чья она?
Тетка вздохнула и показалось, что не ответит, найдет повод, отговорится делами или вовсе отмахнется, как оно в детстве случалось.
Но нет…
– Потемкинская.
– Того самого? – а что, историю я всегда любила, и тем удивительнее было узнать, что история эта здесь, руку протяни.
– Не совсем. Мужу сестры его родной принадлежала. В истории он мало известен. Обыкновенным человеком был. Жил себе тихонько. Женился. Жена ему пятерых дочек нажила, а потом и отошла в родах. Он же растил, как умел, да только заболел после. И чуя, что вот-вот отойдет, написал письмо родственнику, просил, чтобы приглядел тот за дочерьми, чтобы устроил жизнь их.
– И устроил?
– Устроил… приехал, забрал, увез в Петербург. Многие им завидовали. Пока младшенькая не вернулась в отцовский дом. Тот уже стал приходить в упадок, ибо для содержания его деньги надобны, а откуда им было взяться?
Тетка поднялась, чтобы вновь наполнить кружку духмяным травяным чаем. Я покачала головой. В меня больше не влезет.
– Ты уже большая… в общем, приехала девица не просто так, но в интересном, как говорится, положении. И родила. А после родов случилось с нею такое, что говорить она стала. От стресса, видать. Или накипело. Много говорила… про то, как дядюшка родной племянниц встретил, приветил, ко двору представил, устроил в ближний круг императрицы-матушки… и что просил за это немного. Толику женского тепла.
Меня замутило.
– И знать об этом знали… времена были такие, что не больно-то о морали задумывались. Ты не верь, если станут говорить, будто прежде люди иными были, совестливыми да честными. Они всегда одинаковые, одни совестливые, другие – как придется. Так вот, паче всех он младшенькую выделял[1].
Да уж, про такое нам в университете не рассказывали. И подозреваю, что вряд ли расскажут.
– Совратил он её совсем юной, выдал замуж, хотя мужа своего, как и мужчин вовсе, она терпеть не могла. Но кто её спрашивал? Да, и после замужества дядюшка не отстал, напротив, он сделался весьма требователен, желая получить благодарность за хлопоты. Она подумывала наложить на себя руки, но и на это сил не оставалось. Она целые дни проводила в постели, пока не узнала, что беременна. И тогда-то вдруг испугалась.