— Это не дело, — сказала Маша.

— А что ты мне посоветуешь? — спросил Семен. — Куда мне ее?

— Давай ее ко мне, у меня подруга все время дома, ей у нас будет хорошо.

Семен почувствовал, как на сердце у него сразу стало легче. Не легко, разумеется, но значительно легче, в самом деле, это Маша хорошо придумала. Так, как надо.

Он осмелел и спросил:

— Возьми тогда Плюшку тоже, ладно?

— Валяй, приводи свою Плюшку, — согласилась Маша.

Семен положил трубку и только тогда подумал, что так и не вспомнил о матери, как не было ее у него никогда. Может, и вправду не так уж не права Лена, когда говорит, что хуже ее свекрови трудно отыскать человека...

Он положил Лелю в коляску, собрал немного белья в небольшой чемодан, нацепил поводок на Плюшкин ошейник и отправился в Большой Власьевский переулок, к Маше.

Ему не приходилось еще бывать у нее, и он удивился, увидев старый арбатский особнячок, сохранившейся еще с давнего времени, с узкими окнами и жестяным флюгером в виде петуха на крыше.

Маша встретила его в дверях, провела в дом, он увидел две маленькие, жарко натопленные (в углу, в коридорчике топилась печь-голландка, выложенная старинными изразцами) комнатки. Полы застланы домоткаными половичками, широкая кровать и две кушетки, на которых лежали одинаковые льняные покрывала. На подоконниках цвели алая и лиловая герань, а над ними возвышался огромный куст столетника.

— У тебя уютно, — сказал Семен, оглядываясь вокруг.

— На том стоим, — сказала Маша, — а вот и моя подруга, Валя, познакомься.

Невысокая женщина, как видно, постарше Маши, вошла в комнату, застенчиво улыбнулась Семену.

— Располагайтесь, — сказала, — будьте, как у себя дома...

Она выговаривала слова не по-московски, на «о». И вся она казалась провинциально-уютной, патриархальной и в отличие от Маши какой-то, как подумал Семен, негромкой...

— Я к вам почти со всей семьей, — сказал Семен, — и с дочкой, и с собакой...

Помрачнел, подумав о том, что вовсе не вся семья в сборе.

— Как вашу дочку зовут? — спросила Машина подруга.

— Левя, — ответила Леля.

— А меня тетя Маша, — сказала Маша, — а ее — тетя Валя.

Леля протянула руки к Маше.

— Ах ты, моя детка, — растроганно проговорила Маша. — Устала, наверно?

Леля подумала и зевнула.

— Надо ее уложить спать, — сказала Валя.

— Сперва пусть молока попьет, — сказала Маша.

Позднее она вышла проводить Семена.

— Не беспокойся ни о чем, будем за дочкой твоей следить в четыре глаза...

— Можешь себе представить, я ведь сразу о тебе подумал, — сказал Семен, — ни о ком другом, даже не о матери, а только о тебе.

Смуглые щеки Маши снова, как и тогда, в тот памятный раз, покрылись неярким румянцем.

Глядя в сторону, она сказала:

— И о собаке не тревожься, будем с нею гулять, сколько положено.

— Только не потеряйте ее, Лена эту собаку ужасно любит...

— Не потеряем, — пообещала Маша.

Вечером после работы он отправился в больницу к Лене. Маша сказала:

— Пошли вместе, я здесь погуляю, тебя подожду...

Семен откровенно обрадовался. Все-таки хорошо, что у него такой вот верный, ни на что не претендующий, преданный друг, как Маша!

Лечащий врач, немолодая суровая женщина, не пустила его к Лене.

— Ей сейчас не очень хорошо, — сказала.

— Но я хочу ее видеть, — упрямо настаивал на своем Семен, — во что бы то ни стало!

Врач пожала плечами, молча прошла вместе с Семеном по коридору. Потом открыла дверь палаты.

Около окна на койке лежала Лена. Глаза закрыты, щеки белые, словно мел, и губы белые.

— Она в сознании? — спросил Семен.

— В забытьи, — ответила врач.

Взяла его за руку, почти насильно вывела из палаты. Заверила на прощанье:

— Мы сделаем все от нас зависящее...

Он вышел на улицу. Молодой январский снег часто падал с неба, декабрь был дождлив, слякотен, совсем недавно, в первых числах января, установила настоящая зимняя погода.

Семен вдохнул в себя морозный воздух. Как хорошо жить! Как прекрасно глядеть на деревья, опушенные снегом, на серое, в клочковатых тучах небо, на летящие мимо машины. Ах как хорошо! Почему же мы не ценим счастья жить, дышать, видеть, чувствовать, когда мы здоровы?..

Снова вспомнилось белое, неподвижное лицо Лены, ее плотно закрытые веки, тени под глазами. А она ничего сейчас не видит, не может шевельнуться, возможно, даже...

Он до боли сжал руки. Неужели может произойти несчастье? Неужели?! Нет, никогда, никогда в жизни!

Он не заметил, как произнес вслух: «Никогда в жизни!»

— Ты о чем это? — спросила Маша, она стояла около дверей лечебного корпуса, смотрела на Семена, покусывая губы.

— А я забыл о тебе, — произнес Семен.

— Зато я помнила о тебе, — сказала она.

Взяла его под руку, подняла повыше воротник его пальто.

— Лена в забытьи, — сказал Семен, — я вошел в палату, она даже глаз не открыла...

— Я уверена, что она поправится, — сказала Маша, — она же молодая, здоровая...

— И молодые, случается... — начал Семен, не докончил.

Маша негромко сказала:

— Будет тебе. Пойдем лучше ко мне, чего тебе одному весь вечер дома телепаться, мыслями себя терзать?

Семен представил себе, как холодно, неуютно у него сейчас дома, без Лены и без дочки, благодарно взглянул на Машу.

— На часок, ладно?

— Можешь и на дольше, — сказала Маша.

Леля уже спала, когда они пришли. Вали не было дома.

— Наверно, гуляет с Плюшкой, — сказала Маша.

Семен подошел к кровати, полностью отданной во владение Лели.

Леля спала на спине, выпростав поверх одеяла руки. Длинные ресницы полукружьями лежали на розовых щеках, рот полуоткрыт.

— До чего она у нас красивая, сил нет, — проговорила Маша.

Семена чуть резануло это «у нас». Почему Маша так говорит? Ведь Леля переехала к ней временно, вот поправится Лена, и Леля немедленно поедет обратно, к себе домой.

— Она не плачет, — спросил он, — не зовет маму?

— Сперва ревела, правда, недолго, потом успокоилась. Валя с ней песни поет, в ладушки играет...

В коридоре хлопнула дверь.

— А вот и сама Валя, — сказала Маша.

Но сперва в комнату вбежала Плюшка. Ринулась к Семену, потом бросилась в соседнюю комнату, все кругом обнюхала, оглядела. Грустно улеглась на своей подстилке, возле окна.

— Вот эта тоскует так тоскует, — сказала Маша. Тихо позвала: — Плюшка, поди ко мне...

Плюшка и головы не повернула.

— До того тоскует, что не ест ничего, — вставила Валя, — уж я ей и молока, и косточку сахарную принесла, от всего нос воротит...

Семен вспомнил, что Лена часто говорила о том, что собачья верность всегда опередит человеческую...

— Я, бывало, спорил с женой, — сказал он, — она уверяла, что собаки куда преданней, чем люди, а я говорил, что не верю этому. А теперь вижу, что жена была права...

— Какой пес и какой человек, — возразила Валя.

— Но Плюшка и в самом деле пес необыкновенно преданный, — сказала Маша.

— И Лена так считала, — сказал Семен.

Потом сидели за столом, пили чай, лампа под оранжевым шелковым абажуром с висюльками лила мягкий свет на белую скатерть, на белые фаянсовые чашки и вазочку с вареньем.

— Угощайтесь, — потчевала Валя Семена, — это варенье Машина мама привезла, сама варила. А эти ватрушки я пекла, она муку привезла, а я испекла...

Семен пил чай с вареньем, одну за другой поглощал пышные и вправду отменно вкусные ватрушки и чувствовал, как мало-помалу у него спокойнее, отраднее становится на душе. И казалось, все образуется, все обойдется, все будет в порядке...

Когда он собрался уходить, Плюшка встала со своей подстилки, подошла к нему, стала на задние лапы, заглядывая в его глаза.

— Только что не говорит, — сказала Маша.

Семен нагнулся к Плюшке:

— Что, малыш? Домой хочется?

В ответ Плюшка звонко залаяла. Маша испуганно замахала руками.