Не отвечая ему, не глядя на него, отчим медленно закрыл тетрадь.

— Да, — сказал он рассеянно, — у него были нелады с орфографией…

— У него? — спросил Артюша.

Отчим провел ладонью по тетради.

— Так ни одного письма не сохранилось, только случайно эта старая тетрадь…

На мгновение он отвел глаза в сторону.

— Вот, понимаешь, одна эта тетрадь…

— Чья она? — помедлив, спросил Артюша.

Впрочем, он уже почти предугадал ответ.

— Володи, моего сына… — Отчим выдвинул ящик письменного стола и спрятал тетрадь. — Он тогда учился в четвертом классе.

Артюша хотел спросить и не решился. Но Кирилл Константинович сам сказал:

— Он погиб на фронте…

Показалось Артюше или нет, будто в темных, всегда прищуренных глазах Кирилла Константиновича что-то блеснуло?..

— Мы вместе ушли на фронт. Я на неделю раньше…

Артюша молчал. Кирилл Константинович встал, прошелся по комнате.

— Скоро, наверно, мама придет, — сказал он.

Артюша не ответил.

Наверно, отчим и в самом деле охотно пошел к нему в школу. Может быть, ему хотелось вернуться назад, снова пройти по той, теперь уже недоступной, тропе, которая вела в прошлое.

Неожиданно для самого себя Артюша сказал:

— Вам привет от Сергея Петровича…

Кирилл Константинович повернул к нему голову.

— Сергея Петровича? Ах, да, Сергея…

— Он сказал, что вы отчаянно смелый…

Впалые щеки Кирилла Константиновича чуть заметно порозовели.

— Мой папа тоже был смелый, — помолчав, сказал Артюша.

Он сказал это, не глядя на него. Он никогда не говорил с ним об отце. Именно с ним не хотел говорить, а тут сказал.

Но Кирилл Константинович ответил просто:

— Я знаю. Мама говорила… — Он вздохнул. — Мама, должно быть, сердится на меня за вчерашнее.

— За что? — спросил Артюша.

— Все было так неожиданно. Прихожу на собрание, вхожу в класс — и вдруг — Серега, старый друг! Ах, черт возьми! — Он пристукнул маленьким сухим кулаком по колену и растроганно повторил: — Ах, черт возьми! Надо же так!..

Он оборвал себя, прислушиваясь. Хлопнула входная дверь, кто-то прошел по коридору.

— Это не к нам, — сказал Артюша.

Отчим вынул из кармана измятую сигарету.

— Пока мамы нет, закурю.

— Курите, — сказал Артюша. — Все равно окно раскрыто, все выдует.

Кирилл Константинович глубоко затянулся.

— А вот ты зачем куришь? — спросил он. — Вот уж ни к чему.

— А вы знаете?

— Знаю.

— Это я так, — смущенно признался Артюша. — Вот кончу экзамены — и ни одной папиросы. Честное слово!

Вновь послышались шаги в коридоре. Кирилл Константинович быстро погасил сигарету.

— Мама, — сказал он.

Это и в самом деле была она.

— Ты опять курил? — спросила она, едва войдя.

— Никто не курил, — решительно заявил Артюша.

Она не стала спорить, села к письменному столу, вынула из папки свои английские тетради.

— Устала? — спросил отчим.

Не оборачиваясь, она лениво ответила:

— Как тебе не надоест спрашивать одно и то же?

Артюша вдруг вспылил:

— Ну и что такого, что спросил?

Мать не то с испугом, не то с удивлением поглядела на сына.

— Нет, ничего…

— Она устала, — торопливо вмешался отчим. — А теперь еще на курсы идти…

Мать повернулась к нему.

— Я не пойду сегодня, — помедлив, сказала она.

— Правда? — Он откровенно обрадовался. — Будешь дома весь вечер?

— Да.

— Вот хорошо!

Он встал, быстро надел пальто.

— Ты куда? — спросила мать.

— Я сейчас, ненадолго…

Она невнимательно посмотрела ему вслед.

— И ты уходишь? — обратилась она к Артюше.

— Да. Мы с ребятами сговорились.

— Только не приходи поздно.

В коридоре зазвонил телефон. Артюша выбежал в коридор.

— Это меня, — сказал он, вернувшись. — Договорился с ребятами через полчаса у «Художественного», возле касс.

Мать зевнула.

— Я совсем не выспалась. Он мне вчера сон перебил.

— Он старого друга встретил, — сказал Артюша. — Они с самой войны не виделись. Это знаешь кто? Наш классный, Сергей Петрович.

— А, — равнодушно отозвалась мать и вышла в ванную. Она вернулась, вытирая руки полотенцем, каждый палец в отдельности. Пушистые волосы ее были гладко зачесаны и стянуты на затылке в тугой узел. Карие глаза сосредоточенно смотрели в одну точку. Она казалась сейчас старше, серьезнее, чем обычно.

Артюша надел белую рубашку, повязал галстук перед зеркалом.

— Не умею я галстук завязывать, — с досадой заметил он.

— Ты стал красивый, — сказала мать. Она встала, подошла к нему. — Дай я завяжу…

Она стояла очень близко от него. Прямо перед собой он видел ее нежные щеки, темную кожу век, чуть заметный пушок над губами.

— Вот, — сказала мать и наклонила голову набок, любуясь тщательно вывязанным ею узлом, — теперь превосходно.

Снова раздался телефонный звонок. В дверь постучали и вызвали мать.

Она вернулась через минуту.

— Я ухожу. Скажешь Кириллу Константиновичу, что ушла в кино.

Артюша потянул концы галстука.

— Уходишь? — спросил он. — В кино?

— Да, — невозмутимо ответила она. — А что? Мне позвонила моя соученица по курсам. Сегодня в «Метрополе» идет «Маугли» на английском языке.

— Ну и что из этого? — спросил Артюша.

Она застегнула вязаную кофточку на все пуговицы, накинула на голову косынку. Карие глаза ее ясно смотрели на него.

— Не ходи, мама, — сказал он.

— Почему? — спросила она. — Почему это «не ходи»?

Улыбкой она смягчила свои слова, но он продолжал смотреть на нее очень серьезно, почти строго.

Она удивилась выражению его глаз и невольно опустила ресницы.

Сын стал совсем взрослым, а она не заметила. Проглядела его, и вот он вырос и уже смотрит на нее неспокойным, взыскующим взглядом старшего. И этот взгляд вдруг напомнил ей того, о ком она теперь вспоминала все реже.

Что ж, если ему хочется знать, — пожалуйста! Ей скрывать нечего, все ясно как белый день.

— Нам для практики рекомендуют смотреть английские фильмы, — начала она рассудительным тоном, словно объясняла трудный урок. — Сегодня в «Метрополе» последний день «Маугли». Помнишь, я тебе когда-то читала?

— Не помню, — угрюмо ответил он.

Она вдруг рассердилась:

— Что мне в конце концов и выйти из дому нельзя? Я же одна иду, совсем одна, и через полтора часа вернусь, понял?

— Ты обещала Кириллу Константиновичу, что будешь дома весь вечер, — все так же угрюмо сказал он.

Она пожала плечами:

— Ну и что же? Подождет…

И столько равнодушия было в ее тоне, и глаза ее смотрели на него с таким откровенным сознанием своей правоты, что Артюша замолчал и отошел в сторону, уступив ей дорогу.

— Буду через полтора часа, — повторила она уже в дверях.

— Я скажу, что тебя вызвали на курсы…

Она усмехнулась:

— Скажи, что хочешь… — И быстро скользнула в дверь. Дробно застучали вдалеке по коридору ее каблуки.

Спустя примерно двадцать минут пришел Кирилл Константинович.

— Вот и я, — сказал он и стал выгружать на стол пакеты и свертки. — Мы сегодня славно проведем вечер. Я тут всякой ерунды накупил: паштет, лоби, чешские шпикачки. Ты, кажется, любишь шпикачки? И рахат-лукум тоже. А маме — ее любимые купаты, я за ними на улицу Горького ездил, в «Грузию». И вот еще апельсины, она так любит апельсины…

— Мама ушла, — сказал Артюша.

Лицо Кирилла Константиновича оставалось спокойным. Только, может быть, легкая, почти незаметная тень мелькнула в его глазах. Мелькнула и скрылась.

— Ее вызвали на курсы, — через силу проговорил Артюша.

— Значит, надо, — сказал Кирилл Константинович.

Он снял пальто, шляпу, тяжело опустился на стул. Все его оживление словно рукой сняло. Теперь перед Артюшей сидел немолодой, очень усталый человек с погасшими глазами.

Артюша задумчиво смотрел на него. Мама ушла. Она вернется через полтора часа. Ну и что особенного? Она всегда любила ходить в кино одна и теперь пошла потому, что ей для практики нужно смотреть английские фильмы.