— О, моя дорогая, я надеюсь, что могу называть себя твоим другом, — серьезно сказала та, доставая из мешочка вязанье. — Ты родилась под моим покровительством, и последние одиннадцать лет я особенно внимательно следила за твоей судьбой и опекала тебя в надежде, что ты сумеешь справиться со своей бедой. Твое сердце так рано стало сухим и хрупким… печальное сердце, не узнавшее любви, только горе.

— Горе? Какое еще горе? — насмешливо спросила Оливия.

Вот так гостья! Полоумная старуха, незаметно для домашних прокравшаяся в их сад через черный ход. И что она себе вообразила? Болтает какие-то несусветные небылицы.

Гостья покачала головой, глядя на нее с жалостью во взгляде:

— Ты забыла. Ты все забыла, Лив. Ты забыла свой путь, свой поступок, свою жертву. Ты забыла себя. Он, конечно, хотел как лучше, думал, что поможет тебе вернуться к началу и сохранить счастье, но глупец ничего не понимает в людях. Нельзя запечатать кусочки души, как и нельзя навеки заморозить сердце, — пробормотала она себе под нос, углубляясь в вязание.

— Кто? О чем вы говорите? И откуда вам известно мое имя?

Оливии стало не по себе. Она переступила с ноги на ногу, чувствуя под босыми ступнями колкость травы — здесь, в тени кустарника, она была прохладной.

Близоруко щурясь, старушка смотрела на вращающиеся спицы, будто забыв о ней, а потом вдруг резко подняла голову и отчетливо сказала:

— Я могу вернуть тебе память, Лив. Правда, я до сих пор не до конца уверена, стоит ли.

— Вернуть память?

Что-то словно запульсировало в голове у Оливии, перед глазами помутнело, ее накрыл жар, на лице выступил пот. «Не надо было столько лежать на солнце», — с запоздалым сожалением подумала она, хватаясь за спинку скамейки, чтобы не упасть.

Азалии пурпурные, будто написанные кровью, и снежные хлопья. Кислый привкус во рту… шампанское? Гулко стучит сердце. Мужчина во фраке — лицо знакомое, но она почти уверена, что никогда его не встречала. Ей нельзя его отпускать, этого незнакомца, во что бы то ни стало нельзя дать ему уйти. Но он все равно исчезает, будто сделанный не из плоти и крови, а из холодного эфира и северного ветра. И ее сердце сжимает отчаяние, а из груди наружу рвется крик… Как ярко светит солнце. Гости смеются, слуга подливает ей в бокал охлажденного шампанского, она танцует с викарием, и она безмятежна и счастлива: свадьба сестры в самом разгаре, и у Оливии самое красивое платье.

Оливия помотала головой:

— Что?.. Что это было?

Над ней с сочувствующим видом склонилась старушка. Она помогла ей подняться и заботливо усадила на скамейку. Из широких рукавов накидки гостья вынула клюквенную пастилу и положила ее Оливии в рот. Та молча прожевала тающее кисловатое суфле, чувствуя как поникший шарик гортензии за спиной щекочет ей шею, и к ней медленно вернулись силы.

— Я что-то забыла, да? — наконец тихо спросила Оливия. — Там был человек… Вы о нем говорили?

— Ты видишь сны, Лив, правда? — доверительным шепотом сказала старуха. — Они тебя тревожат. Это твое сердце жаждет воскресить память. Я могу вырезать из твоего сердца запечатанную часть и связать новую, и ты больше никогда не увидишь кошмаров, — она положила свою сухую ладонь ей на руку. — Или, как я уже сказала, в моей власти вернуть тебе память и тогда весь путь, пройденный тобой, окажется как на ладони. Но должна предупредить: вместе с памятью придет и боль, и к старой, почти зажившей ране добавится новая, слишком свежая. Она будет кровоточить, эта рана, много лун пройдет, прежде чем она затянется, много слез омоет ее, прежде чем их соль перестанет ощущаться. Рана временно лишит тебя сна, покоя и счастья. Возможно, — прищурилась старушка, — тебе, действительно, лучше выбрать неведение и безмятежность.

Оливия поколебалась с минуту. Солнце начало клониться к закату, и по саду протянулись тени. Их дом из коричневого кирпича казался огромной буханкой хлеба, которую только что вынули из печи.

— Я хочу помнить, — наконец, дернув головой, сказала она. — Я хочу знать, кто я. И если в моей жизни произошли события, которые заставят меня страдать, значит, так нужно.

— Это твой выбор, — кивнула гостья.

Оливии показалось, она произнесла это с одобрением. Гостья приложила свою прохладную ладонь к ее раскаленному лбу, и Оливия задрожала. Она вновь увидела Колдфилд, она почувствовала дуновение ветра, она услышала крадущиеся шаги этой противной гувернантки и капризный голос Себастьяна. Все воспоминания ожили перед ней одновременно, и теперь ей казалось, память была в ней всегда.

— Граф… умер? — обреченно спросила она. Теперь она вспомнила, что впервые встретила старуху с пряжей в закрытой на ключ комнате графа и что та вытащила наружу то, что Оливия надеялась навсегда похоронить.

— Он не мертв, но и живым его назвать сложно, — загадочно ответила гостья. — Его человеческая сущность погибла вместе с его сердцем. Теперь он один из Ледяных.

— Он рассказывал мне про Ледяных… Есть ли какая-то возможность его увидеть?

Гостья с нежностью покачала головой:

— Он больше не помнит тебя, милое дитя. Он не помнит ничего из своей прошлой жизни: воспоминания принадлежали его человеческой части.

Оливия вздрогнула и опустила голову, глядя на свои дрожащие ладони, внезапно вцепившиеся в колени, сминая ткань льняного платья.

— Есть ли хоть малейший шанс…?

В ответ старушка молча потянулась и прижала ее к своей груди, невольно уколов спицами.

— Вспомнит он меня или нет, я все равно хотела бы попрощаться, — упрямо сказала Оливия, отстраняясь. — Как его жена, я имею на это право. Где он сейчас? Как его найти?

— Ледяные живут на пересеченье миров, там, где материя тонкая, и океан холода пронизывает все сущее. Смертным в их королевство путь заказан. Холод их мира губителен для человеческих сердец. Их мир жесток и опасен. Впрочем, — поразмыслив, добавила старушка, увидев горестно вытянувшееся лицо леди Колдблад. — Я могла бы дать тебе кое-что, что помогло бы тебе сохранить тепло. Ненадолго, на час от силы. Но этого должно с лихвой хватить на слова прощания, правда?

— Да! — Оливия в мольбе схватила ее за руки. — О да, этого было бы более, чем достаточно! Спасибо большое, я вам так обязана!

С сомнением качая головой, старушка вновь полезла в мешочек с вязанием и в этот раз извлекла из него душистый оранжевый персик.

— Когда захочешь отправиться в пещеры Ледяных, съешь этот персик, а косточку положи в карман. После этого отправляйся спать. Во сне ты сможешь попасть в их мир. Как только ты почувствуешь холод, быстро проглоти косточку — это поможет тебе проснуться. И вот еще что. Не забудь, Ледяные коварны, они обожают человеческие сердца, и сделают все, чтобы заполучить твое. Финнеган будет угрожать, умолять, просить о помощи, и даже если тебе покажется, что он узнал тебя, не верь ему. Ему нужно лишь твое сердце, и если он получит его, ты никогда не сумеешь проснуться. Помни, он уже не тот человек, которого ты знаешь.

Оливия улыбнулась сквозь слезы:

— О нет, это как раз тот человек, которого я знаю.

— Умоляю тебя, будь благоразумна, — настаивала старуха. — Если что-то с тобой случится, никто не сумеет тебя спасти.

Оливия молча кивнула, прижимая персик к груди, и, опустив голову, вытерла влажные глаза. Она хотела еще раз поблагодарить гостью, но скамейка уже была пуста, а старухи и след простыл.

========== Глава 20 ==========

Той же ночью, уже сидя в постели, Оливия надкусила душистый персик. Он оказался красным внутри, медово-сладким и очень сочным, так что несколько капель упало на наволочку. А вот косточка была неожиданно маленькая, размером чуть больше тыквенного семечка. Оливия положила ее в глубокий карман юбки.

Она вытерла липкий сок с подбородка и, встав с постели, вымыла руки и лицо в жестяном тазу для умывания и насухо вытерлась полотенцем. Вернувшись в постель, она улеглась поверх покрывала и вытянула руки по швам.

Оливия закрыла глаза, но сон не шел. От предвкушения опасного путешествия и встречи с графом, она пребывала в ужасном волнении, да и в комнате было слишком светло — в окно глядела полная луна, призрачный свет которой не поглощался плотными занавесками, но стекал на пол и стены.