Сознание возвращалось в ее маленькое хрупкое тело неохотно, отчаянно стараясь провалиться вновь, однако силой воли удерживалось в пограничном состоянии. В голове шумела кровь, накатывая ритмичными громкими волнами. Сердце стучало в горле, отчего было больно дышать и глотать. Попытка открыть глаза не принесла облегчения. Прямо в лицо Леа светил яркий, словно солнце, прожектор, от чего головокружение нахлынуло с новой силой, прибавив боль в глазницах. Ощущение, откровенно говоря, гадкое.

— На кого ты работаешь? — звук голоса, стального, решительного, настолько холодного, что кровь в венах стынет, доносился откуда-то издалека. Словно из глубокой железной бочки.

Она вновь попробовала открыть глаза — яркий свет слепил, но уже не танцевал повсюду, а сузился до размеров узконаправленного луча прожектора. Сомнений не было: ее похитили и доставили для допроса. Только как такое могло случиться прямо в академии Растона? И кому понадобилась она — обычная бездомная девушка?

— Повторяю вопрос. На кого ты работаешь?

Сути вопроса она не понимала, едва справляясь с совершенно новой гаммой чувств и эмоций. Действие усыпляющего вещества, от которого она потеряла сознание, проходило. Во рту — сухость, от чего язык лип к небу, а губы неприятно слиплись. Чтобы облизнуть их, пришлось превозмогать боль. Солоноватый привкус на кончике языка неприятно удивил.

Девушка прислушалась к собственным ощущениям. Помимо неприятной ломоты во всем теле и слабости, ничего серьезного. Кости целы, ран, кажется, не было. Саднило кожу на запястьях, но это от кабельных стяжек, которыми были связаны руки за спинкой стула. Ноги также кабельными стяжками прочно привязаны к ножкам стула.

— Суарес, если повторю третий раз, методы допроса изменятся.

Наконец, наступила очередь анализировать голос. Знакомый. К тому же, назвал ее по фамилии. В луче прожектора очертание темной широкоплечей фигуры в костюме. Руки убраны в карманы брюк, значит бить не будет. По крайней мере, сразу. Имелась догадка, но было даже страшно предположить.

— Не понимаю, — тихо простонала девушка.

— Хорошо. Сама выбрала, — иронично ответила фигура. Голос принадлежал Этану Блэквелу. Сомнений не осталось.

— Будете бить? Мне все равно, я не боюсь боли, — предупредила она. В отличие от стандартных клише, произносимых всеми пленниками на допросах, боли она действительно не боялась, поскольку устала ее бояться. Последний приемный отец систематически избивал Леа и свою жену. Избивал так сильно, что несколько переломов, о которых он запретил сообщать в больницу, срослись сами собой, оставив в напоминание, шрамы на кости и рубцы на душе.

— Бог с тобой, Суарес. Я не бью женщин. Даже шпионок. Поверь мне, есть множество, куда более действенных способов. Например, заклинание правды. Эффективно, но болезненно.

А еще от него жертвы могут сойти с ума. Вероятность подобных негативных воздействий стремительно приближается к ста процентам. Об этом ей рассказал человек, вербовавший для миссии, которую она выполняет. Он намекнул, что в случае отказа знает варианты, как выбить из девушки признательные показания по делу о воровстве. Леа такой вариант категорически не нравился.

— Я ни на кого не работаю, — спокойно произнесла девушка, стараясь умерить оглушающий стук сердца, из-за которого практически не слышно голоса господина Блэквела.

— Хорошо. Спрошу иначе, — в темноте, за прожектором раздался стук металлических предметов, от которого у Леа все внутри оборвалось. Он не станет бить, но что мешает запустить ей под ногти раскаленные иглы? Или сделать несколько дыр, порезов, ран? Резко бросило в жар, также резко, как обдало холодом после. — Кто твой покровитель?

Лязг металлических предметов повторился. Судя по звуку, он точил нож. В допросе страшны не сами пытки, а их ожидание. Как правило, когда начинается причинение боли, информацию достать практически не реально. Жертва понимает, что ее, скорее всего, убьют или все равно покалечат, а потому смысла говорить — уже нет. Умелый агент использует это для того, чтобы вызвать у жертвы панику. Он знает, когда следует остановиться, а когда усилить нажим демонстрацией пыточных возможностей. Однако Леа об этом не знала и готовилась к самому худшему. Все, что она могла сделать, это открыть легенду, которую для нее подготовили покровители. Но слова не могли сорваться с ее губ. Она словно онемела. Замерла от страха, не в силах и слова сказать.

— Хорошо, — слишком ласково протянул мужчина, в одно мгновение оказавшийся за ее спиной. — Методы допроса могут быть и другими, Леа.

На плечи девушки легли тяжелые ладони господина Блэквела, но надолго там не задержались и немедля скользнули вниз, к ее аккуратным грудкам, сжали их. Леа была готова к тому, что ее ударят, оскорбят или унизят другим жестоким способом. Но неожиданной ласки она не ожидала. Прикосновения куратора мягкие и умелые, были неприятны ей. Ткань футболки натянули огрубевшие соски. Она не ожидала такого предательства от собственного тела и, стиснув зубы, терпела. Куратор же не сделает ничего, что нарушит ее анатомическую целостность. Он же не станет… Но, когда правая ладонь мужчины скользнула ниже и пересекла живот, девушка уже не была так уверена и закричала.

— Хватит! Все, хватит. Перестаньте, я расскажу! — руки Блэквела замерли на секунду и, довольный произведенным впечатлением, он отошел от девушки. — Это мой отец, — стараясь унять дрожь в голосе и не разрыдаться, произнесла она. Девушку трясло от страха. Мужчина с удивлением отметил, что ни темнота, ни связывание, ни даже шум инструментов для пыток не пугают ее так, как возможность близости с мужчиной. Он взял на заметку и решил использовать слабость противника. Тем более, что противник врет.

Комнату заметно качнуло из стороны в сторону. Как такое возможно? Где они находились?

Неспешно прохаживаясь перед ней, мужчина с иронией спросил.

— Отец? Который позволяет дочери жить на улице, а потом внезапно объявляется и жертвует огромную сумму денег, чтобы его кровинушку избили, лишили девственности, света, дара целительницы и чувства собственного достоинства? И кто он после этого?

— Урод. Полный отморозок, — согласилась она, вспоминая господина Салевана. Если приходится врать, следует, по возможности, говорить правду или хотя бы думать о чем-то, что похоже на правду. Если подменить одну эмоцию другой, это тоже может сработать и убедить противника в том, что ты не лжешь. Леа — патологический лжец. Она не знала прописных истин психологии, но они текли по ее венам и прочно осели в извилинах, благодаря многократной отработке на улице. Вот только господин Блэквел, или как его называли в узких кругах — Тень, безошибочно определял ложь.

— Рассказывай, — любезно предложил он. — Как так получилось, что дочь богатого господина жила на улице и была поймана на воровстве.

По спине пробежал холодок. Ему известно больше, чем она надеялась.

— Я сбежала из дома в 11 лет, потому что отец имел обыкновение бить меня, — половина правды. Воспоминания штормом ворвались в ее сознание и к глазам подкатили удушающие слезы. — Мне удалось надежно укрыться на улице, благодаря новоприобретенным друзьям. Для работы я была мала, поэтому промышляла воровством. Чтобы выжить. На последнем деле мы с Тором попались. Так отец вышел на меня. Сказал, что я позор семьи и что он отправляет меня в самую закрытую академию королевства. Если я выучусь, обещал простить меня и вытащить из тюрьмы моего друга. Поэтому, приходится, скрепя сердце, делать то, что совсем не хочется. Вот и вся история.

Тишина, а затем, улыбнувшись, господин Блэквел наклонился к ней совсем близко и протянул:

— Молодец, Суарес. Ведь можешь, когда захочешь! — он поднялся и вновь картинно прошелся перед ней из стороны в сторону, беспечно держа руки в карманах брюк.

Он не бил. Не кричал. Не пытал ее физически. Но страх, гнездившийся внутри девушки, рос в геометрической прогрессии. Лучше бы он проявил агрессию, чем затаился, словно тигр перед прыжком. Хуже разъяренного противника тот, от которого не знаешь, чего ожидать.