— Однако, — покачал головой Фиор. — Это… действительно необычно для юной девушки. Я поостерегусь к ней приближаться, пожалуй. Если вам досталось розами, мне достанется вазой…

— Вам — едва ли, — усмехнулся Реми. — Вашу доброту по отношению к Араону она оценила вполне.

— То есть, незаслуженно и без малейших на то оснований выдумала нечто для меня лестное, — подвел итог герцог Алларэ. — Придется встретиться с ней хотя бы для того, чтобы рассказать правду.

— Ну-ну, хоть так…

— Мама, герцог Алларэ приглашает меня на прогулку!

Матушка подняла глаза от вышивания и задумчиво склонила голову к плечу, глядя на Ханну.

— Думаю, Фелиде стоит надеть то белое платье, что с зеленым корсажем, оно хорошо сочетается с твоим голубым, — сказала она, прикусывая шелковую нитку, и вновь склонила голову к пяльцам. Ханна улыбнулась. В голове вдруг прояснилось, и весь сумбур, который воцарился там после получения письма, куда-то улетучился. В этом была вся госпожа Эйма, любимая мачеха, а, вернее, мать, единственная, которую знала Ханна. В одну фразу у нее уместились две подсказки и одно весьма важное напоминание: обычай требовал, чтобы незамужние девицы не встречались с благородными людьми наедине. Пренебрегали им разве что в Алларэ, но не в столице и уж тем более не в Къеле — только, несмотря на все это, Ханна запросто забыла бы про правила добропорядочности и репутацию.

Фелида Скоринг, лишившаяся в день переворота дома — сдуревшие горожане сожгли его, впрочем, бывшая фрейлина считала, что произошло это и с разрешения, и по воле самого герцога Скоринга, — поселилась у госпожи Эйма. От приглашений герцога Алларэ и Алессандра Гоэллона она отказалась по подсказке Клариссы, сказавшей, что куда приличнее будет поселиться у них. Матушка, кажется, знала наизусть все тонкости столичных правил хорошего тона — и с удовольствием пренебрегала ими при первой необходимости; однако, в случае Фелиды она таковой не увидела.

— Милая, вам есть где поселиться, не нарушив и самое малое из правил приличий, — напомнила Кларисса. — Не стоит давать никому повода для сплетен. Скорийка молча согласилась — к радости Ханны, у которой появилась первая подруга в чужом, слишком большом и слишком шумном, городе. Рыжая «пчелка» оказалась такой же тихой, рассудительной и загадочной, как во дворце. Половину дня она проводила с Клариссой за вышиванием, другую — или в небольшом саду за домом, на качелях, если погода была ясной, или в беседке, где просто сидела, положив голову на руки, безмолвно и неподвижно, часами напролет. Стоило Ханне задать вопрос, как Фелида с удовольствием отзывалась, поддерживала беседу, но сама ее никогда не начинала.

— Мама, поговори с ней, вдруг она больна? — как-то попросила встревоженная таким поведением Ханна.

— Нет, она вовсе не больна, — улыбнулась Кларисса. — Точнее уж, у вас одна и та же болезнь на двоих. Только тебе хочется бегать, а ей сидеть и мечтать. Вы просто очень разные.

Ханне и впрямь хотелось бегать. Бегать, танцевать, мчаться галопом на любимой гнедой кобыле, не спать до утра, охотиться и то хвататься за вышивку, то за вязание, то упражняться с рапирой — до изнеможения, до боли в плечах. Господин герцог Алларэ, едва обративший на нее внимание, безупречно вежливый и безукоризненно любезный, заставил ее потерять покой и полюбить самые слащавые, самые глупые из романсов. К счастью, Фелида не слишком упрямилась и по вечерам пела, аккомпанируя себе то на лютне, то на клавикордах.

Только вот синеглазому печальному герцогу, кажется, не было ни малейшего дела до страданий северянки…

— Детка, тебе стоило бы насторожиться, если бы герцог Алларэ проводил все время здесь, а не во дворце. Он глава королевского совета. О мужчине, способном пренебречь делом ради самой прекрасной на свете женщины, стоит забыть как можно скорее, — утешала ее Кларисса. — Со временем все образуется, вот увидишь. А если нет — ну что ж, бывает и так. Ты же не побежишь топиться?

— Нет, — смеялась Ханна. — Топиться — это слишком. Но тогда я выйду замуж за владетеля Льяна. Ему, конечно, под шестьдесят, но зато он может пронести меня на руках пятьдесят шагов.

— Это, конечно, серьезный повод, — улыбалась матушка. — Еще у него семеро детей от двух покойных жен и два десятка внуков. И длинная рыжая борода. Не мужчина, а сборище достоинств!

— Борода ему идет!

— Разве я спорю? — округляла глаза Кларисса. — Выгоднейшая партия, милая! Может быть, напишем отцу?

— Я погожу…

— Вот и славно. Из двух влюбленных барышень первой повезло Ханне; Фелида пока что не дождалась визита младшего Гоэллона, который в первый день знакомства не мог отойти от скорийки на шаг, а потом вдруг пропал, не удосужившись даже написать ни к чему не обязывающее письмо. Печалило ли это рыжеволосую, могли догадаться только Мать и Воин, способные читать мысли смертных — она не жаловалась и не вздыхала, и даже в случайной беседе не поминала Алессандра; а вот у Ханны Фиор Алларэ с языка не сходил. Она выпытала у матушки все, что та знала о королевском первенце, а потом принялась старательно собирать городские новости и сплетни. Увы, о главе королевского совета говорили очень мало — он не давал поводов ни для брани, ни для восхищения; это удивляло даже Клариссу.

— Герцог Алларэ — благородный человек, умеющий себя вести и не склонный к сумасбродствам, — пожала плечами Фелида. — О таких неинтересно сплетничать и слишком лениво их хвалить. Чтобы завладеть вниманием этого города, нужно быть кем-то вроде господина Реми Алларэ.

— Фу, — сморщила нос Ханна. — Это же… редкостное трепло!

— Ты очень сильно заблуждаешься, детка, — глаза матушки потемнели. — Не путай внешнее и внутреннее. Ты слишком мало знаешь Реми, чтобы верно судить о нем.

— Все равно герцог Алларэ лучше, — упрямо стукнула ножом о тарелку Ханна. — И красивее!

— Последнее несколько неожиданно… как и твой выбор слов, — Кларисса расхохоталась. — Право, милая, тебе же не десять лет!

— Господин герцог Алларэ — очень достойный и привлекательный человек, — церемонно выговорила Ханна. — Так лучше?

— Несомненно.

Достойный и привлекательный человек, пригласивший Ханну на невиннейшую конную прогулку по парку, робел и стеснялся так, словно ему и самому было десять лет.

Девушка же любовалась тем, как ловко он держится в седле, как ладно на нем сидит темно-зеленый кафтан, через прорези на котором просвечивала снежно-белая рубаха, как падают на плечи густые — на зависть любой девице — чисто-золотые волосы. Все в нем казалось Ханне верным, соразмерным и красивым; слова матушки, как-то обмолвившейся, что Фиор не слишком хорош собой, зато очень добр, были ей наполовину непонятны. Это как надо смотреть?.. Фелида деликатно держалась поодаль, лениво беседуя с грумом. Разговор Ханне приходилось тащить на себе, словно тяжеловозу — груженую товарами телегу. Ее не слишком пугали неразговорчивые мужчины, все уж лучше, чем фонтан острот и дурных шуток по имени Реми, но всему на свете есть разумный предел — так господин герцог Алларэ его перешел!

— Господин герцог, — сказала, останавливая кобылу, Ханна. — Мне вот все кажется, что вы вовсе не хотите со мной даже разговаривать!

— Ох… ну почему вам так кажется? — сапфировые глаза полыхнули каким-то нездешним отчаянным светом. — Если я показался вам нелюбезным, прошу меня простить! Мне слишком редко приходится беседовать с юными дамами…

— Это меня радует!

— Почему?!

— Если бы вы делали это слишком часто, мне пришлось бы повыдергать слишком много локонов… — сообразив, что сказала, Ханна прижала ладонь ко рту, но было уже поздно. Случайная глупость оказала неожиданное воздействие; она оказалась камушком, стронувшим с места лавину.

— Госпожа Эйма… мне кажется, вы составили обо мне слишком лестное и незаслуженное мнение! — решительно выпалил Фиор. — Я обязан разъяснить это недоразумение. Ханна терпеливо выслушала печальную исповедь, которая вкратце сводилась к «я ничего не сделал и вы слишком хорошо обо мне думаете». Не расскажи ей Кларисса все, что знала о жизни королевского бастарда — а знала она не так уж и мало, пусть и с чужих слов, — северянка бы, наверное, рассталась со всяким романтическим чувством, преисполнившись отвращения к этому покаянию; но она понимала, откуда что берется.