— Зачем вам? У нас довольно младших, умеющих писать чисто и быстро, и каждый будет рад.

— Я знаю, — кивнул, не отрываясь, Фиор. — Так мне будет удобнее.

— Как скажете, господин герцог. Желаете ли вы выслушать новости?

— Желаю.

— Никаких новостей. В столице все спокойно, Эйк по-прежнему молчит, записи Скоринга непонятны никому, кроме казначея.

— Жаль… Уезжая из Собры, герцог Скоринг отдал Яну-Петеру Эйку странную тетрадь, принесенную оттуда же, откуда оружие и кольчуга. Тонкие хрустящие листы были нанизаны на металлическую спираль и защищены обложкой из гибкого черного материала. Почти все они были исписаны крупным четким почерком, по которому можно было сразу определить, что писавший — благородного происхождения, но из военных, пренебрегающих каллиграфией. Там были расписаны по седмицам, вплоть до конца зимы, конспекты новых указов, которые необходимо было принять. Половина казалась полной чушью, половина — хорошим способом вконец развалить страну; но назначенный казначеем Гильом Аэллас вцепился в проклятую тетрадь, словно в святыню и требовал неукоснительного соблюдения всего распорядка. При этом попытки получить объяснения оказались бесплодными. Обычно умевший выражаться четко и ясно Гильом, пытаясь прояснить суть загадочной системы реформ, нес такую околесицу, что у Фиора, полжизни потратившего на изучение связей между политикой и делами хозяйства, начиналась икота. Господин казначей Аэллас напоминал немого блаженного, которому явились Сотворившие и открыли некую великую тайну, но поделиться с окружающими он ей решительно неспособен. Гильом даже не мог внятно объяснить, что именно дурного случится, если наплевать на черную тетрадь и забыть о ее существовании — но что это будет конец света для Собраны, он повторял раз за разом; Фиор предпочел поверить и не рискнул проверять, прав ли Аэллас. Лавина уже неслась с горы, и никакие заборы не могли ее остановить… Ян-Петер Эйк отказался сообщать хоть что-нибудь касательно планов своего покровителя. Он предпочел сидеть в Шенноре и отмалчиваться, благо, его-то пытать никто не собирался — впрочем, это вышло бы не только против чести, но и без пользы. Эйк был из тех, кто умирает, но не выдает того, что обязан сохранить в тайне. К тому же Реми подозревал, что и рассказывать бруленцу не о чем; похоже было на то, что Скоринг обошелся с бывшим главой тайной службы ненамного лучше, чем с остальными. Фиор закончил письмо, присыпал его песком и прошел к бюро за футляром. Реми сидел на подоконнике, опершись затылком о цветное стекло. Родич выглядел довольным и счастливым. Вернувшись на свой прежний пост, он теперь был занят с утра до ночи, а точнее уж — с ночи до утра, возрождая тайную службу его величества после недолгого, но похожего на стихийное бедствие засилья сперва герцога Скоринга, а потом Эйка. Если оба и понимали что-то в том, как она должна работать, то следов этого понимания Реми обнаружить не удалось; по большому счету, оба последовательно заставили часть агентов работать на себя — выслеживать, собирать нужные сведения и готовить показания для арестов, на все прочее же не обратили внимания. Ни цензура, ни борьба со злоупотреблениями среди чиновников, ни проверка работы городской стражи при недолговечной новой власти не осуществлялись вовсе; что уж там говорить о преемственности, поиске и обучении новичков… Реми вернулся к делу, к которому был пригоден лучше всего; увечье не могло помешать ему исполнять свои обязанности. Фиор вздохнул с облегчением, увидев, что Сорена глава тайной службы назначил своим секретарем — в ежедневном общении со вздорным и вспыльчивым юношей было мало радости… и едва не утратил дар речи, услышав, что Реми вполне всерьез рассчитывает увидеть того своим преемником на посту; правда, лет через двадцать, что внушало облегчение. Может быть, к тому времени господин Кесслер образумится и успокоится.

— Фьоре, когда вы назначите наследника? — с этим вопросом Реми обращался уже в седьмой раз.

— Когда пойму, кто может им стать.

— Да назначьте же хоть кого-нибудь! Неровен час, случится с вами что-нибудь — и кто возглавит дом?

— Я назначу вас, Реми, — вполне серьезно пообещал герцог Алларэ. — Во-первых, наследником вы быть можете и по обычаю, во-вторых, я не собираюсь следовать всем обычаям.

— Это я помню, — взгляд блеснул злой зеленой молнией.

— Вы можете считать меня предателем или изменником, но вы сделали меня герцогом, и пока я герцог, варварства я не допущу, — отрезал Фиор. — Как в Скоре больше не сжигают ведьм, так в Алларэ больше не будут убивать тех, кто привез тело мертвого воина. Реми промолчал; слишком хорошее у него было чутье, чтобы не распознать заранее, к чему скатится разговор: к выяснению, кто именно виноват в смерти Рене, а позицию своего герцога предшественник если и не знал дословно, то мог догадаться по тому давешнему разговору, когда порой забывавший о границах и правилах Алессандр бросил Реми в лицо: «Это вы виноваты и никто больше!», а Фиор не стал его одергивать. Вместо того обоим пришлось усмирять Сорена и Алессандра, едва не вцепившихся друг другу в глотки: Кесслер не мог спокойно слышать ни одного резкого слова в адрес своего кумира, а младший Гоэллон до того не любил врать, что слишком часто резал по-живому. Юноши перессорились на целых три дня; помирил их тихоня Андреас, который, оказывается, умел быть и не таким уж тихоней. Досталось обоим вровень — и за неподобающее поведение при старших и в их адрес, и за бездумную готовность расплеваться с другом вместо того, чтобы понять его. Фиора порой посещал соблазн выбрать наследником именно Андреаса, но такого фокуса родственники и вассалы не поняли бы. К большому-большому сожалению господина герцога Алларэ, которому слишком уж часто казалось, что бывший лекарь, в одночасье возведенный в достоинство благородного человека — единственный, на кого можно не только во всем положиться, но и чьим суждениям в сложных моральных вопросах можно доверять больше, чем себе самому… Только вот нельзя было полагаться на другого, жить его умом.

— Женились бы вы уже, — вздохнул Реми. — И вопрос бы решился сам собой.

— На ком же? — жениться рано или поздно придется, конечно; выгодная партия, интересы герцогства и страны, тому подобные соображения… Фиор размышлял об этом с цинизмом, который удивлял его самого. Он не сомневался, что у него хватит терпения и порядочности, чтобы быть к супруге добрым, но — едва ли более того. Ему нужна была одна-единственная женщина, которая умерла, потому что у господина Ларэ не хватило дерзости отнять ее у собственного отца. А как просто было — влезть в окошко, оказаться на пару с девицей Агайрон в положении, достаточно двусмысленном для того, чтобы ее благонравный батюшка увидел единственную возможность спасти честь дочери… Мио бы помогла; но обоих он потерял.

— На ком? — брови Реми поползли по лбу. — Фьоре, вы удивительный… — слово «олух» почти прозвучало, но в последний момент господин Алларэ соизволил заменить его на более подобающее «растяпа». — Есть тут одна девица, и вы вдвоем великолепно смотритесь… в кого бы ни пошли дети, они должны получиться отличными наследниками. По крайней мере, в толпе не потеряются уж точно.

— Это вы о ком?! — Фиор опешил, пытаясь разгадать туманный намек.

— О Ханне Эйма, разумеется. Боги послали нам двух чудесных невест в один день, так грешно пренебречь такой милостью. Девица Скоринг пленилась юным Сандре, а Ханна — вами.

— Да с чего вы взяли? — может, касательно рыжеволосой Фелиды Реми и прав, но…

— Вы меня потрясаете, Фьоре. Спросите Клариссу, если мне не верите. И если вы упустите этот шанс, сваляете огромного дурака. Девицы навроде Эйма в нашей стране наперечет, да и не только в нашей. Вы же помните события в день свержения Араона… правда, вы не знаете, что было вечером, когда эта северная красотка выспалась. Вы тогда отправляли гвардию на розыски Скоринга.

— И что же такое было?

— Эта… эта ходячая статуя Матери Милосердной в натуральную величину едва не придушила меня за реплику касательно Араона, — Реми сделал испуганные глаза. — Я вполне невинно пошутил на его счет — а дальнейшее… к счастью, никто этого не видел. Мне не раз доводилось получать от дам по голове, даже вазонами, но оказалось, что букет роз в умелых руках — пострашнее шпаги. И перемежалось это избиение такой выволочкой, словно за спиной у нее стоял дух Старого Герцога. Я, дескать, обязан был спасти вашего младшего брата, еще узнав о его происхождении, а уж коли не сделал тогда, то после того как заметил, что король сходит с ума…