— Сестре писали отсюда? Честно!

— Только на общих основаниях переписки, — помолчав, ответил заключенный.

А сердце у него нехорошо сжалось, заныло в тягостном предчувствии беды. Губы у Виталия стали непослушными и холодными — еще слово, и спазмы перехватят горло. Что же произошло в Москве? Неужели что-то случилось с сестрой?

— Только на общих основаниях писали? И все? — Саша взял графин, налил воды и подал стакан Виталию. Не сумев сдержаться, тот схватил его и жадно выпил.

— С кем передавали сестре или зятю записку на волю? — поставив на место стакан, повернулся к нему Бондарев. — Или, может быть, на словах просили передать о себе?

— Что вы, гражданин начальник! — Манаков прижал руки к груди и привстал с табурета. — Я никогда режим не нарушаю.

— В чем другом, может, и не нарушаешь, — прищурился Саша, — а в этом нарушил!

Он шел практически на ощупь, вслух высказывая родившиеся у него мысли. Сейчас нужно дожать Манакова. Дать ему понять, что приезжему из столицы известно много больше, чем он говорит. Ведь знал Ворона о Котеневе, знал! Откуда? Только от заключенного Манакова, с которым отбывал наказание в одной колонии, в одном отряде и даже в одной бригаде. Раньше их жизненные пути нигде не пересекались — это установлено абсолютно точно.

— Да-да, — продолжил Саша, глядя собеседнику в глаза, пытаясь не дать тому отвести взгляд, — нарушил!

— Не пойман — не вор, — скривил губы Виталий. — Доказательств у вас нет. А слова… Они и есть слова!

— Вот ты и шепнул несколько слов уходящему за ворота, — улыбнулся Бондарев. — Так?

— Нет… — Манаков опять опустил голову и уставился в пол.

— Котенев от Лиды ушел, — выдержав паузу, негромко сообщил Саша. — Она тебе, наверное, не писала?

У Манакова снова нехорошо сжалось сердце — как же там теперь Лида? Посвятила всю жизнь этому сытому высокомерному мужику, а тот взял и… Но почему? Неужели именно Ворона послужил причиной?

— Почему ушел? — кривясь от сжимавшей его внутри боли, почти прошептал Виталий. — Почему?

— Я не должен говорить, но скажу. — Бондарев достал новую папиросу из пачки, не спеша прикурил. — Посылали вы весточку о себе с Анашкиным. Так? Пока не знаю точно, что и как получилось там у него с Котеневым, но спустя некоторое время после освобождения Анашкина на квартире вашей сестры произведен самочинный обыск, короче — разгон. А потом преступники пришли на квартиру Лушиных. Известные вам люди? Там получилось еще хуже…

— Этого не может быть! — Манаков закрыл лицо руками.

— Зачем бы мне тогда сюда приезжать из столицы? Кстати, Анашкии объявлен в розыск.

— Боже! — простонал Виталий. — Вы правду говорите?

— Правду, — вздохнул Бондарев, — и хочу того же от вас.

— Лида жива? — впился в него глазами заключенный.

— Да. Вы говорили перед освобождением с Анашкиным?

— Говорил, — глухо ответил Манаков. — Просил позвонить Михаилу Котеневу и напомнить обо мне.

— Котенев обещал вам помочь? — уточнил Бондарев.

— Он мог помочь! Но ничего не сделал.

— Что он за человек? — спросил Саша. — Что в нем главное?

— Главное? — Виталий ненадолго задумался, жадно затягиваясь папиросой. — Деньги!

— Он их так любит?

— Он их имеет, — горько улыбнулся Манаков. — Не спрашивайте, почему я это знаю, не спрашивайте, откуда у него деньги, но он их имеет. Много денег и хорошие связи. И, пожалуй, добавлю, что он способен на любую подлость.

— Ну, это, положим, в вас обида говорит.

— Обида? — вскинул подбородок Виталий. — Нет! Это прозрение! Я был бы рад увидеть его здесь, в зоне, рядом с собой, на нарах! Ему здесь самое место. Ищите, гражданин начальник, вам карты в руки. Как я понял, там, в Москве, дела завернулись круто? Ищите, но и про моего бывшего родственничка не забудьте…

Стоя у окна, Бондарев проводил взглядом уходившего под конвоем контролера Манакова.

Глава 3

Когда Иван вошел в кабинет начальника отдела, Рогачев говорил по телефону:

— Это я сам знаю, не вчера, слава богу, родился. Видел кое-что на своем веку… Хорошо, вот так будет лучше. — Бросив трубку, он поглядел на Ивана: — Как там у Бондарева дела? Вернулся? Почему не заходит?

Рассказав о результатах командировки в колонию, где отбывает наказание Манаков, Иван закончил:

— Сразу по приезде Саша отправился по всем адресам, где может находиться Анашкин, но его нигде нет.

— Понятно. Значит, все же поговорил с ним по душам Манаков. Но где теперь сам Ворона? И что Лушин?

— Ничего, — развел руками Купцов. — Бегает к жене в больницу, кстати, он перевел ее в другую клинику, носит передачи. Почти ни с кем не встречается.

— Чай будешь? — доставая из сейфа кипятильник, спросил Рогачев. — С Лушиным почти ясно. Котенев?

— С этим интереснее, — улыбнулся Иван. — Вдруг ушел от жены, а теперь оформил отпуск на работе.

— Что странного в желании человека отдохнуть летом? — поставив перед Купцовым стакан с чаем, усмехнулся Рогачев. — Это вполне естественно. Тем более он, как мне доложили, ушел жить к своей пассии. Ставич, кажется?

— Да, Татьяна Ставич. Но она отпуска не оформляла. Мне не нравится это совпадение: посещение женой Котенева милиции и его уход из дома, затем и отпуск.

— Есть много, друг Горацио… — нахмурился Рогачев и неожиданно спросил: — Тебе фамилия Саранина знакома?

— Саранина? — наморщив лоб, переспросил Иван. — Нет, не припомню. Может, напомните?

— Напомню. — Вздохнув, Рогачев полез в сейф и достал тоненькую папочку в синих корочках. Вынув из нее лист бумаги, протянул Купцову: — На вот, ознакомься.

Иван взял, пробежал глазами по строкам и неожиданно наткнулся на свою фамилию. Совершенно неизвестная ему Марина Владимировна Саранина, проживающая в том курортном городке, где Купцов был начальником городского отдела милиции, излагала трогательную историю знакомства с приехавшим из столицы Иваном Николаевичем Купцовым, с которым она намеревалась создать семью. Означенный Купцов красиво ухаживал за ней, бывал дома — это могут подтвердить соседи, по площадке, — оставался ночевать. Цветы и майорские погоны вкупе с высокой для их города должностью вскружили голову бедной Марине Владимировне, и она, забыв про мужское коварство, позволила себе поверить Купцову. Когда же опомнилась — того и след простыл. Теперь бедная Саранина — мать-одиночка. Мало того, что Купцов совершенно не интересуется ребенком, он еще уклоняется от уплаты алиментов. С великим трудом ей удалось разыскать майора милиции Ивана Николаевича Купцова по его новому месту службы, и она просит принять к нему необходимые меры.

Строчки запрыгали перед глазами Ивана, он потер глаза — что за чушь, кто эта Саранина, какие дети?

— Чушь, — возвращая бумагу, только и сказал он.

— И это все? — дернул под столом ногой Рогачев. — Объясняй, оправдывайся!

— Я же сказал: чушь! — повторил Иван. — Никогда в жизни не был знаком с Сараниной, не говоря уже об остальном.

— «Чушь», — передразнил Рогачев, — заладил, как попугай.

Он вытянул из кармана носовой платок и вытер лоб и шею:

— Как в бане, право слово… Ты мне давай факты, аргументы, как в той известной газете, — пряча платок, буркнул Алексей Семенович, — чтобы я мог ими оперировать на должном уровне. Не маленький, сам понимаю, что ты успел кому-то перца с солью на хвост насыпать, но вот кому?! Теперь будешь оправдываться в политчасти.

— Оправдаюсь, — глухо ответил Иван. — Не все же на свете подлецы… Есть и приличные люди.

— Ага, есть, — согласился Рогачев, — даже много, но редко попадаются на нашем жизненном пути. А ты еще ершистый, кланяться не умеешь, в баню с нужными людьми не ходишь.

— При чем тут баня? — огрызнулся Купцов.

— При том, — отрезал Алексей Семенович, складывая бумаги в папку, — не умеешь карьеру строить, все горбом норовишь добыть. Я тебя за это уважаю и ценю, но не все такие, как я. — Бросив папку в сейф, он захлопнул тяжелую дверцу и вздохнул: — Эх, Ваня, заварили для тебя крутую кашку…