Воленс-неволенс, любитель маджарского алиготэ оказался свидетелем весьма любопытного спора. Захмелевшие рабочие-ударники, торговцы антиквариатом, работники немешаевской типографии «Заря социалистической печати», интеллигент в пенсне и прочие городские активисты чесали свои языки по поводу предстоящего сноса в Москве Храма Христа Спасителя.

– Да вранье все это… – без особого жара заявил пройдоха c вытаращенными глазами, косясь на балахон молодого человека.

– Храм Спасителя сносить будут. Это же ясно как день, и понятно, как пень! – прочувственно воскликнул рабочий-ударник c красной мордой. – Это же, товарищи, решенный вопрос.

– Да поймите же вы, наконец, – звонко воскликнул интеллигент в пенсне на вздернутом носу. – Как же может быть вопрос решен, когда Храм Христа имеет пирамидальный силуэт и одинаковостью фасадов роднится c Кремлем, а значит, и c партией. – Интеллигент снял пенсне и начал протирать стекла носовым платком. – То есть снести его никак не можно. Никак не можно.

– А я согласен: снесут, – вмешался добрый толстяк c коммивояжерскими баварскими усиками. – И только эта дурацкая, как ее там… Александровская церковь останется.

– И ее, товарищи, снесут, точно вам говорю, кому она нужна? – довольно грубо простонала красная морда.

– А форма и абрис глав, – не унимался интеллигент. – Это куда? А компактность объема? Это как? Храм контрастен c Кремлем! Это что? Только он доминирует над городом и вместе c Иваном Великим создает главный силуэт столицы республики. Не снесут! Партия не допустит!

– И что это вы, гражданин, вечно выражовываетесь в нашем общесте? Напились – ведите себя прилично, – c военной отчетливостью произнес лупоглазенький гражданин, усики которого выдавали в нем красноармейца.

– Я не выражаюсь, а доказываю вам, малограмотным: будет стоять Спаситель. Будет! Что я могу сделать, если у вас сердца мохом обросли!

– Молчал бы ты в тряпочку, вшивый, а то как дам больно! – пригрозил лупоглазенький. – Товарищи, а может это контра? А?

«Сам ты контра», – подумал интеллигент, напиваясь своим пивом.

– Алкаш-выпивоха, а под интеллигента подстраивается, – сказал в унисон гавканью подзаборной собаки узколобый тюфяк. – Недоносок, заткни фонтан!

Эти слова, влетевшие в голову, будто их туда вкрутили отверткой, непременуемо отразились на лице интеллигента: лицо посерело. Интеллигент забеспокоился: начал вертеть во рту палец, грызть ногти.

– Его надо под холодный душ, – залихватски сплюнула красная морда, – чтобы из него дурман вышел и побольше нашатыря, чтоб он в себя пришел.

– Из-за таких вот интеллигешек и говорят, что блестящее будущее Немешаевска осталось позади! – проталдычил идиот без лица, то есть лицо-то у него имелось, но запомнить его было невозможно, даже прожив c этим идиотом год в одной комнате.

– А я слышал, что уже приказано снести, – зевнул и одновременно окнул заскучавший брюнет c ненатуральным лицом. – Прессу читать надо. Чего тут спорить?

– Памятник царю перед храмом снесли, и Спасителя снесут, – самодовольно сообщила красная морда. – Вопрос, товарищи, решенный.

Интеллигент в пенсе молчал.

– А что же на его месте? – c неожиданной суровостью протянули красные глаза. – Что?

– А я вам говорю, что уже и артель «Монолит» создана и проект готов. «Памятник освобожденному труду» называется, – отрывисто ответствовала красная морда. – Этот, как его…

– Дворец Советов, – послышалось c соседнего столика.

– Да, правильно, – согласилась красная морда. – Дворец Советов строить будут.

– А помните в том году антипасхальные и антирождественские митинги? А выступления членов Союза Воинствующих Безбожников? Как вы думаете, для чего все это? – ничуть не смутившись, хихикнул только что подошедший белобрысый гражданин. – Для чего?

– Точно! – со смехом воскликнула красная морда, протягивая белобрысому лопатообразную ладонь. – Здорово, Силыч!

– Для сноса, – вставил добрый толстяк c баварскими усиками. – Не стоит и сомневаться.

– Значит снесут, – кукарекнул красноармеец. – Да и черт c ним.

– А я думаю, что вся эта антирелигиозная истерия лишь для того затеяна этими эсвэбэвцами, чтобы мы c вами здеся вместо пива сельтерскую c вишневым сиропом глушили, – неожиданно для всех прокомментировал мужчина лет сорока c брюхом хлебного агента. – Вот тогда и посмеемся.

– Это почему? – удивились коммивояжерские усики.

– Откуда я знаю? Думаю так, – пожал плечами хлебный агент.

– А вы как думаете? – прохрюкала красная морда, обращаясь к интеллигенту, собравшемуся уходить.

– Спросите у Антипина, – огрызнулся спрошенный, сверкнув пенсне.

– А что тут говорить? По газетам известно, что идет реконструкция Москвы, – великодушно ответил за очкарика гражданин средних лет c фараонской бородкой, по всей видимости, работавший гардеробщиком в «Немправде». – Сами знаете… Что было сделано из Тверской? Улица Горького. А из Предтеченского переулка? Большевистский. Значит, и из Спасителя Дворец Советов сотворят.

– А где, я вас спрашиваю, Сухарева башня и Красные ворота? – возмутился собутыльник фараонской бородки – гражданин в очках c фининспекторским личиком. – Где? В сортире. Там же и церковь Успения и собор Казанский. Снесли, а строить ни черта не хотят. Так же и Спасителя снесут, а на его месте – шиш! А вы все на свой салтык талдычите: снесут, снесут. Снесут – да! А построят – шиш c перцем!

– И я говорю, что дворец не построят, – не унимались вытаращенные глаза.

– Шиш там построят, – закрывая лицо руками, пробубнил фининспектор. – Это на три аршина в землю видно.

– Не шиш, а дворец, – послышалось откуда-то сбоку. – Монумент.

«Какая осведомленность о столице. Для такого захолустья это не просто гениально, а конгениально!» – подумал молодой человек в балахоне, а вслух подзудил:

– Памятник вождю пролетариата на месте Храма поставят!

Эта фраза усилила страсти. Но молодой человек вместо того, чтобы окунуться в бурлящий спор, отошел от захмелевших эрудитов подальше. Он оказался в обществе человека c побитым лицом. Через минуту из его горла вырвалось невольное удивление:

– Вы что, на похоронах были? На вас смотреть тошно!

– Я потерял, гражданин, партийный билет, – проговорила побитая физиономия.

– Тоже мне! Нашли, над чем слезы лить.

Тут молодой человек действительно услышал жалкие всхлипывания.

– Да… положение. Вас угораздило лишиться того, что красит советского человека, – проникновенно произнес он. – Я вас понимаю. – Молодой человек, как бы открывая свою душу, распахнул балахон, и добавил: – Я сегодня добрый и тоже по-своему несчастный. Конечно, я не мистер Шерлок Холмс, но кое-что по части мелких хищений смыслю. Применительно, конечно, к Советской России.

Партиец поднял подбородок и сверкнул глазами.

– Вы сотрудник ОГПУ?

– Я что, по-вашему, похож на чекиста? – вопросом на вопрос ответил приезжий.

– Нет, но я… – замялся побитый, а про себя подумал: «Значит, жулик».

– Я не чекист, товарищ потерпевший.

– Вы, правда, можете мне помочь?

– Слово «помочь» отсутствует в многотомном словаре Остапа Бендера. Вы можете называть меня Остапом Ибрагимовичем. Но я, пожалуй, внесу его в свой словарь: глядя на вас, можно умереть от сострадания.

– Я был бы вам очень признателен. Ираклий Давыдович Суржанский, – представил себя потерпевший гражданин.

– Суржанский? Да вас можно сажать только за вашу фамилию! Об имени и отчестве я вообще молчу… Но это не столь важно. Где вы последний раз его видели?

– Кого?

– Партбилет, конечно. Ираклий Давыдович, соберите ваши партийные мысли в кулак и держите их там до тех пор, пока я не прикажу вам разжать его.

– Да-да! Я все понял, товарищ Бендер. Последний раз партбилет находился у меня в бумажнике.

Печально вздохнув, партиец Суржанский засунул руку в карман своего демисезонного пальто, немного порылся в нем, вынул черный кожаный бумажничек и дрожащей рукой протянул его Остапу.