— И как успехи?

— Индивидуально, — вздохнул Душан, — зависит от старания. К сожалению, не все одинаково честны с собой и обществом. Процесс искупительной медитации травматичен, требует силы воли и самоконтроля, и некоторые пытаются схалтурить, не сокращая дистанцию до последнего предела, когда кровь уже закипает.

— И что вы с ними делаете?

— Использую различные методы принуждения. Для их же блага.

— Различные? При невозможности приблизиться, прибегнуть к дозированному насилию затруднительно.

— В основном — акустический мотиватор. К счастью, мне удалось куп… привлечь в общину прекрасного технического специалиста, который починил аварийный генератор, теперь у нас есть электричество, и большинство встроенных систем заработали. В их числе акустические излучатели особо модулированных волн специальной частоты, которые вызывают значительный физический дискомфорт у тех, кто находится в зоне воздействия.

— Так вы выгоняете их на медитации?

— Не только. Это гибкая система управления, позволяющая пресекать нежелательную активность и понуждать к желательной.

— Понуждать, угу… Ясное дело.

— Вот здесь мои скромные апартаменты. Раньше это было моё рабочее место — пункт инструментального контроля, но теперь я тут и живу. Мои личные потребности скромны. Прошу вас, дайте мне время отойти, помещение большое, но не настолько, как коридор.

— Неплохо, неплохо, — огляделся Ингвар, — лучше, чем я ожидал. И что, на этих экранах видна каждая камера?

— Индивидуальные апартаменты членов общины действительно просматриваются телевизионными устройствами. Под экраном есть переключатель, видите? Можно посмотреть каждое из помещений отдельно.

Ингвар пощёлкал чёрной секторной крутилкой под одним из выпуклых черно-белых экранов.

— Хм, так я и думал, в сортире тоже есть.

— Это требование безопасности, здесь содержался опасный контингент. Неисправимые.

— И много их было?

— Здесь или вообще?

— Обе цифры интересны. В познавательных, так сказать, целях.

— Под моим надзором до катастрофы содержалось шестьдесят восемь человек. Точное число изоляционных заведений, аналогичных этому, мне неизвестно. Они были равномерно распределены по разным регионам и предназначены для пожизненного содержания тех, кто не поддаётся коррекционному воздействию.

— То есть тысячи человек.

— Не так уж много, если вдуматься. Наш вид многочислен. То есть был таковым, — поправился он, — в процентном отношении количество девиантов ничтожно.

— И в чём заключалась их… девиация?

— Это были люди, способные сознательно нанести физический вред другим.

— Способные или нанёсшие?

—Поскольку девиация выявлялась, в основном, по факту совершенного насилия, то нанёсшие. Наверняка в обществе оставался некий процент людей потенциально способных к этому, но не выявленных, поскольку они соблюдали социальные нормы. Многие из них так и не узнали о своей беде — ведь у них не было повода прибегнуть к насилию. Вокруг них не было паттернов агрессивного реагирования, им просто не приходило в голову попробовать. В основном поведенческие нарушения выявляются в раннем детстве, когда их можно скорректировать…

— Как?

— В смысле?

— Как именно их корректировали?

— Я не в курсе, это не моя область компетенций. Я имел дело с теми, на ком методика не сработала. Они считались «условно безнадёжными». «Условно» — потому что учёные не теряли надежду подобрать к ним ключик. Периодически то одного, то другого изолянта у меня изымали для тестирования новых методик. Иногда возвращали назад, иногда — нет. Я не знаю, что случилось с теми, которых не вернули, — может быть, они излечились, а может быть, их перевели в другие места содержания.

— Или они не пережили этого «лечения»?

— Или так, — Душан равнодушно пожал плечами. — Видите ли, я, служа в этой системе, в какой-то степени был девиантен сам. Находящихся на самой границе социальной нормы специально отбирали для работ, связанных с опосредованным насилием. Ведь я, пусть и через акустический мотиватор, принуждал людей к совершению определённых поступков и несовершению других. Это пограничная методика, к которой были способны не все. Я тогда не мог ударить человека, но мог нажать кнопку, чтобы сделать ему больно. Нас специально готовили, в том числе психологически. Тренировали, учили преодолевать в себе этот барьер. Чтобы мы могли иметь дело с теми, у кого этого барьера нет. Как у вас, верно, Ингвар?

— С чего ты взял?

— Опыт. Я много работал с такими, как вы. У вас особый взгляд, взгляд хищника. Знаете, в нашу подготовку входило посещение зоопарков. Там мы учились смотреть в глаза тиграм. Это красивые и умные звери, но глаза у них такие же, как у вас. В них есть некая особая готовность нанести удар. Смертельный, если понадобится. Так что не притворяйтесь, Ингвар, вы бывший изолянт, которому повезло выжить. Видимо, ваш контролёр погиб или растерялся и не смог выполнить свой долг…

— И каков же был его долг?

— Вскрыть чрезвычайный пакет и исполнить содержащиеся там инструкции.

— А ты исполнил.

— Это было для меня тяжёлым испытанием.

— Отчего-то я думаю, что тем, кого ты контролировал, было тяжелее.

— Да, смерть от выведенного на летальную мощность акустического мотиватора не назовёшь лёгкой. Но я смотрел. На шестьдесят восемь экранов, на которых мучительно умирали от непереносимой боли люди, за которыми я наблюдал годами. К которым привык, которые стали мне почти знакомы. Многие из них были мне симпатичны, ведь их способность к насилию — не их вина. Некоторые были умны, некоторые — талантливы, некоторые — красивы. Одна женщина… Я был в неё влюблён. И всё же я сделал то, что был должен. Нельзя было допустить, чтобы они оказались во внешней среде, имея способность насильственно добиваться своих целей. Это как выпустить из клетки тигра. Вы спрашивали, где они? Они всё ещё тут. У меня не было сил и возможностей их похоронить, я стащил тела в холодильную камеру в подвале и закрыл их там. Поскольку электричество вскоре пропало, открывать дверь кажется мне не лучшей идеей. Мёртвым всё равно, где лежать. Я не горжусь тем, что сделал, но тогда это было моим долгом и казалось правильным.

— Теперь не кажется?

— Нет. Эта книга изменила мою жизнь, — Душан выложил из сумки потрёпанный томик. — Я считаю, что способность к сознательному насилию не проклятие, а благословение Искупителя. После катастрофы я начал воспитывать её в себе. Это было нелегко, ведь невозможность подойти вплотную, как вы верно сказали, не позволяет дозировать насилие. Но появление дистанционно действующего оружия дало спектр новых возможностей. Сначала был примитивный пружинный самострел, но даже с ним я мог напасть на человека, не приближаясь на радиус агрессии, то есть, совершая сознательный акт насилия. К сожалению, это оружие было недостаточно точным, мне приходилось тратить много стрел, иногда раненые умирали очень мучительно. Но это помогло мне достигнуть необходимой дисциплины ума, позволяющей убить человека просто потому, что я счёл это необходимым. Думаю, справлюсь и с контактным оружием, когда сокращение радиуса позволит. Зарезать ножом, забить палкой, задушить… Но главное — смогу причинять боль, не убивая, ведь на ближней дистанции это проще. Теперь я такой же, как вы, Ингвар, но лучше — ведь для вас это случайная флуктуация, дар природы, а я иду по своему пути сознательно. Надеюсь, когда я достигну своей цели и приучу свой организм не впадать в агрессию, мы сможем пожать друг другу руки.

— Вряд ли у меня возникнет такое желание.

— Вы осуждаете меня, — кивнул понимающе Душан. — В этом есть своя ирония. Вы изначально имели возможность, но не имели желания. Я имел желание, но не имел возможности. Мы двигались по сходящимся дорогам и встретились. Это не случайно. Скажите, Ингвар, какой у вас радиус агрессии?