Неожиданно перед самым Катиным носом распахнулась дверь и из-за неё показалась нога и костыль соседки – вредной старушенции, которая всегда знала о происходящем в подъезде, словно всю жизнь проводила у двери. Ела, не отходя от глазка, и спала там же, моментально появляясь в центре событий, если что-то случалось.

Когда соседка появилась из дверного проема вся целиком, она тут же начала кричать маме наверх, что ей принесли платёжку с неправильными цифрами и надо обязательно свериться со счётчиком, а она сама не может, потому что слепая.

«Сейчас начнётся», – подумала Катя. Мама не сможет отказать, старуха заманит её в тёмные лабиринты своей квартиры, а Кате придётся ждать у закрытой машины с ворохом вещей под палящим солнцем.

Она стала спускаться медленней, чтобы как можно дольше не выходить из прохладного подъезда, в котором только что вымыли полы и так вкусно пахло мокрым бетоном.

Сердобольная мама действительно переступила порог старой ведьмы и исчезла.

***

Мама готова была помогать всем и во всём. И тем, кто нуждался в помощи, и тем, кто спокойно мог без неё обойтись. Она для всех и каждого была луч света в тёмном царстве.

Но только не для Кати.

Почему-то у себя в семье Елена Николаевна решительно не обращала внимания на то, что кому-то нужна.

Семья, конечно, небольшая – Катя и кот, но им тоже иногда требовалось внимание. Например, сейчас.

То, что Катиного мнения перед отъездом никто не спросил, казалось отвратительным. В конце концов, она уже не ребёнок и можно было поинтересоваться, хочет ли она вдруг ни с того, ни с сего уехать из города в медвежий угол.

Покрыться там грязью за два дня. Днём спасаться от мух, а по вечерам отбиваться от комаров величиной с кулак. А ещё от настойчивых предложений местных парней показать ей сельский клуб.

Если бы с её мнением хоть немного считались, она бы ни за что туда не поехала. Она бы заперлась на ключ, залезла под одеяло и не вылезала бы оттуда до понедельника. Ну или вылезала бы только изредка, чтоб доплестись до холодильника.

Катя представила себе пыльную дорогу, жирно удобренную коровьими лепёшками, вспомнила запах, доносившийся со свинофермы, недалеко от которой в прошлый раз их поселили, и зажмурилась.

Несколько часов на заднем сиденье старой ржавой развалюхи, а именно так выглядел их семейный автомобиль; жара и тряска по грунтовой дороге среди выжженных солнцем полей, мерзкий липкий пот, тонна влажных салфеток, – всё это никак нельзя было назвать приятным путешествием. От одних размышлений уже подташнивало.

На самом деле весь мамин хенд-мэйд, который они летом развозили по фестивалям народного творчества, можно было запросто продать в сети. Но никакие ВК и ярмарки мастеров маму не устраивали. Она бредила живым общением и прямо-таки жаждала рассказать покупателю об истории развития народных промыслов на Руси.

Стоило клиенту чуть замешкаться у её стола с глиняными игрушками, как он тут же попадал в искусно сплетённую паутину из сказок и слов.

Мама улыбалась самой искренней из своих улыбок, поправляла очелье и начинала нараспев рассказывать древнерусскую повесть, которую Катя уже успела выучить наизусть.

Она смотрела покупателю прямо в глаза и журчала словно речка. Её огромные голубые глаза и смех, похожий на звон вплетённых в волосы колокольчиков, обезоруживали даже самых вредных и скупых посетителей. Уйти от такого мастера без игрушки было невозможно.

Почему-то Катя не унаследовала от мамы ни этих глаз, ни звонкого заразительного смеха, ни лёгкой походки, ни позитивного взгляда на жизнь.

Всё, что их объединяло и почему их можно было безошибочно причислить к одной семье, так это крайне невысокий рост обеих. Они запросто могли потеряться в толпе или заблудиться в поле иван-чая. В остальном они были совершенно не похожи друг на друга, и мама любила рассказывать прилюдно, что Катю ей подбросили. Некоторые даже верили.

Но какие бы у них отношения ни были, Катя всегда знала, что мама – самый талантливый человек на свете.

Когда она на фестивалях надевала расшитый вручную «наряд до пят», то вживалась в роль сказительницы и становилась просто неузнаваемой. Даже опытные мастера поражались её артистическим задаткам и приходили полюбоваться.

Мама – потрясающий рассказчик. Готовый ответить на любой вопрос по истории, а заодно познакомить вас с десятком-другим мифов и легенд. Она играючи собирает возле себя огромную толпу любителей фольклора, а, собрав, может совершенно неожиданно начать изображать в лицах бытовую сценку из жизни крестьян N-ской губернии в дореволюционной России или вдруг запоёт какие-нибудь заклички, подыгрывая себе на окарине и попутно продавая расписные свистульки.

Короче говоря, мама – фрик. Если не знать, что у неё ещё с десяток увлечений, можно подумать, что она одержима духом славянофильства. Но на самом деле с таким же успехом она может изображать кого угодно.

В морозную новогоднюю ночь на городской площади мама выскакивала из-за ёлки в ростовой кукле Тигра, держа за руку посиневшую от холода Катю, которую совершенно некуда было деть.

Она играла самые странные роли на сцене местного Дворца культуры, пока не уволилась оттуда. Мама была тенью, зеркалом, деревом, перелётной птицей и всем, от чего отказывались задравшие нос юные актёры.

Наверняка ей всё это приносило удовольствие. Потому что денег это точно не приносило. А деньги семье, в которой после ухода отца нужно было на что-то кормить Катю и кота, нужны были постоянно.

Именно поэтому мама Кати – Горелик Елена Николаевна – работала везде, где можно было хоть что-то заработать.

Попутно она пробовала себя в разных жанрах: варила мыло, писала какие-то тексты в интернете, делала украшения из эпоксидной смолы и полимерной глины, а в последний год её сильно увлекла керамика и всё народное. Теперь она была мастером глиняной игрушки.

***

Как только Катя спустилась на первый этаж, она одновременно услышала два неприятных для себя звука.

Сначала наверху с грохотом тронулся и поехал лифт. А потом на крыльце загоготал нервный прыщавый Валерка из пятой квартиры и двое его друзей – братья близнецы с одинаково неопрятными сальными рожами и взмыленными волосами.

Близнецы как попугаи неразлучники всегда ходили вместе. Они отвратительно пахли и ещё хуже шутили. Вместе с Валеркой они составляли святую троицу из колледжа по соседству, который мама упорно называла ПТУ.

В колледже их никто не любил, поэтому Валерка с попугаями каждый день тусовались на крыльце или в подъезде, а по вечерам пили в детской песочнице и скрипели качелями.

Катя побаивалась эту троицу. Хотя бы потому, что парни были старше и физически сильнее её. Если бы однажды они захотели скрутить ей руки-ноги и отнести куда-нибудь подальше от дома, у них бы это запросто получилось.

Но она надеялась, что топорный юмор – это их потолок.

Она бы и дальше стояла за дверью, прислонившись к холодной стене, но лифт уже почти спустился на первый этаж и, боясь попасть в глупое положение, Катя вышла на улицу.

***

Как только дверь со скрипом захлопнулась, троица вперилась в неё взглядом. Эти недоумки явно смотрели не на тяжёлые пакеты и корзины, которые она продолжала тащить, а на её ноги выше колен.

«Что не так?».

Катя перебрала в голове все возможные варианты для насмешек и поняла, что на ней надеты самые идиотские шорты на свете.

Она вспыхнула и залилась пунцовой краской.

«Кем надо быть, чтобы выйти в этом на улицу?».

Шорты были совершенно нелепые, яркие и пятнистые как географическая карта мира, со стразами на заднем кармане в виде пацифика. В таких шортах было бы идеально затеряться где-нибудь на пляже в Геленджике, среди лежаков и зонтиков. А в посёлке городского типа, где каждый знал тебя с рождения, облегающие разноцветные шорты вызывали громкое перешёптывание бабушек у подъезда. Как будто она в этих шортах не из дома вышла, а в церковь заглянула. Ну и реакция парней тоже была недвусмысленной.