Стуча кулаком по столу, он как бы усиливал значимость своих слов.

– Боже правый! – продолжал Старр. – Решаются судьбы мира, а вы, господа, заняты своими эгоистическими мелкими заботами!

Тэрнер, старший офицер крейсера, сардонически усмехнулся про себя.

Красиво говоришь, старина Винсент. Правда, напоминает мелодраму викторианских времен: стискивать зубы – вот это уже ни к чему. Жаль, что старик не член парламента, – любое правительство оторвало бы его с руками.

«А вдруг старина говорит все это на полном серьезе?» – промелькнуло в голове у старпома.

– Зачинщики будут арестованы и понесут наказание. Суровое наказание. – Голос адмирала звучал резко и угрожающе. – Что касается рандеву с Четырнадцатой эскадрой авианосцев, оно состоится в Датском проливе как условлено, в 10.30, но в среду, а не во вторник. Мы радировали в Галифакс и задержали отплытие кораблей. Вы выйдете в море завтра в шесть ноль-ноль.

Взглянув на контр-адмирала Тиндалла, Старр добавил:

– Прошу немедленно довести это до сведения всех кораблей, находящихся у вас под началом, адмирал.

Тиндалл (весь флот знал его по кличке Фермер Джайлс) промолчал. Его румяное лицо – обычно веселое, в улыбчивых морщинах – было мрачно и сосредоточено. Прикрытые тяжельми веками, встревоженные глаза его впились в каперанга Вэллери. Дьявольски трудно сейчас этому доброму, душевному человеку, подумал Тиндалл. Но лицо Вэллери, изможденное и усталое лицо аскета и молчальника, было непроницаемо. Тиндалл молча Выбранился.

– В сущности, господа, – как ни в чем не бывало продолжал вице-адмирал, – говорить больше не о чем. Не стану заверять, что вам предстоит увеселительная прогулка. Сами знаете, что сталось с последними тремя крупными конвоями Пи-Кью-17, Эф-Ар-71 и 74. Эффективных способов защиты от акустических торпед и планирующих бомб мы еще не разработали. Кроме того, по агентурным данным из Бремена и Киля (и это подтверждается последними событиями в Атлантике) новейшая тактика немецких подводников – нападение на корабли эскорта... Возможно, вас выручит погода.

«Ах ты, мстительный старый черт, – лениво подумал Тиндалл. – Давай, давай, потешь себя, будь ты неладен».

– Рискуя показаться старомодным и мелодраматичным... – Старр нетерпеливо ждал, пока у Тэрнера прекратится приступ кашля, – ...можно сказать, что «Улиссу» предоставляется возможность... э... искупить свою вину.

Вице-адмирал отодвинул стул.

– После этого, господа, – Средиземное. Но прежде всего – эскортирование конвоя Эф-Ар-77 в Мурманск, и этому не помешает никто – ни черт, ни дьявол.

– На последнем слове голос его сорвался, сквозь глянец вежливости проступили грубость и резкость. – Пусть экипаж «Улисса» зарубит себе на носу: непослушания, пренебрежения долгом, организованного бунта и смуты командование не потерпит!

– Чепуха!

Старр откинулся назад, костяшки пальцев, вцепившихся в подлокотники кресла, побелели. Взгляд его хлыстом прошелся по лицам и остановился на Бруксе – начальнике корабельной медицинской службы, на его ярко-голубых глазах, в которых светилась странная враждебность, – глазах, глядевших из-под великолепной седой гривы.

Тиндалл тоже увидел гневный взор старого доктора. Заметил, как побагровело лицо Брукса, и неслышно простонал. Знакомые симптомы. Сейчас старый Сократ покажет свой ирландский характер. Тиндалл открыл было рот, но, заметив нетерпеливый жест Старра, откинулся на спинку стула.

– Что вы сказали, коммандер? – спокойным голосом спросил вице-адмирал.

– Чепуха! – отчетливо повторил Брукс. – Чепуха. Вот что я сказал.

«Будем вполне откровенны», говорите вы. Что же, сэр, будем откровенны. Какое тут к черту «пренебрежение долгом, организованный бунт и подстрекательство»?

Понимаю, вам нужно найти какое-то определение всему этому, по возможности, наиболее вам понятное. Вчерашнее столкновение вы ловко приноравливаете к своему опыту.

Брукс помолчал. В наступившей тишине послышалась пронзительная трель боцманской дудки. Видно, с проходящего корабля.

– Скажите, адмирал Старр, – продолжал он невозмутимо, – неужели мы должны по средневековому обычаю; плетями изгонять из грешника дух безумия? А может быть, следует утопить его? Вы, верно, также считаете, что месяц-другой карцера – лучшее лекарство от туберкулеза?

– О чем вы говорите, Брукс? Объясните, ради Бога. «Карцер, плети»? Что вы плетете? Извольте объясниться! – нетерпеливо забарабанил пальцами по столу Старр. Брови его высоко поднялись, лоб наморщился. – Надеюсь, Брукс, – сказал он елейным тоном, – вы извинитесь за эту вашу... э... дерзость.

– Я уверен, коммандер Брукс не имел намерения дерзить вам, – проговорил до этого молчавший Вэллери, командир «Улисса». – Он лишь имел в виду...

– Позвольте мне, господин капитан первого ранга, самому решать, кто что имеет в виду. Я вполне в состоянии это сделать. – Старр натянуто улыбнулся.

– Что ж, продолжайте, Брукс.

Брукс внимательно посмотрел на вице-адмирала.

– Извиниться, вы говорите? – Он устало улыбнулся. – Не знаю, сэр, сумею ли я это сделать.

Тон и смысл сказанного задели Старра, и он побагровел.

– Однако объясниться попытаюсь, – продолжал Брукс. – Возможно, это принесет некоторую пользу.

Несколько секунд он молчал, положив локти на стол и запустив пальцы в густую серебристую гриву. Потом вскинул голову.

– Когда вы в последний раз ходили в море, адмирал Старр?

– В море? – спросил, нахмурясь, Старр. – А что вам за дело и какое это имеет отношение к нашему разговору? – прибавил он неприязненно.

– Самое прямое, – резко возразил Брукс. – Прошу вас, адмирал, ответить на мой вопрос.

– Полагаю, вам хорошо известно, – ровным голосом произнес Старр, – что с начала войны я служу в штабе флота. На что вы намекаете?

– Ни на что я не намекаю. Ваша личная честность и храбрость общеизвестны. Я лишь выясняю факт. Я военно-морской врач, адмирал Старр, – придвинулся ближе к столу Брукс. – Уже тридцать лет. – С этими словами Брукс улыбнулся. – Возможно, я не ахти какой специалист. Возможно, я плохо изучил последние достижения в области медицины. Но зато я хорошо изучил природу человека (сейчас не время для излишней скромности), работу человеческого мозга, имею представление о тончайшей взаимосвязи между разумом и телом человека.

Вы сказали: «Изоляция искажает суть вещей». Изоляция означает обособленность, отрешенность от мира, и вы отчасти правы. Однако – и это главное, сэр, – надо иметь в виду, что существует несколько миров. Северные моря, Арктика, походы в Россию в условиях полной светомаскировки – это совсем иной мир, мир, совершенно не похожий на ваш. Вы даже не можете себе представить, каков он, этот мир. В сущности, вы совершенно изолированы от мира, в котором мы живем, сэр.

Старр хмыкнул (звук этот обозначал не то гнев, не то насмешку) у прокашлялся, чтобы что-то возразить, но Брукс не дал ему открыть рта.

– Здешние условия беспрецедентны, их нельзя сравнить ни с чем ранее известным в истории войн. Полярные конвои, сэр, это явление абсолютно новое, совершенно незнакомое человеческому опыту.

Внезапно умолкнув, Брукс посмотрел сквозь толстое стекло иллюминатора.

На стальную поверхность моря, на мрачные скалы Скапа-Фэюу, окружавшие рейд, падали хлопья мокрого снега. Все молчали. Но коммандер Брукс еще не закончил: чтобы собраться с мыслями, уставшему нужно время.

– Разумеется, человечество может приспособиться и приспосабливается к новым условиям, – негромко, словно размышляя вслух, говорил Брукс. – Для того чтобы выжить, человечеству приходится приспосабливаться в течение многих тысячелетий. Но для этого нужно время, господа, очень много времени.

И естественные перемены, происходившие в течение двадцати веков, невозможно втиснуть в какие-то два года. Ни разум, ни тело человека не выдержат этого.

Гибкость, невероятная прочность человеческого организма таковы, что в течение весьма непродолжительных отрезков времени он может выдерживать такие перегрузки. Однако потом предел выносливости, граница терпения наступает очень быстро. Стоит заставить людей переступить этот предел, и может произойти все что угодно. Неизвестно, какие формы может принять срыв, но он обязательно наступает. Он может иметь физический, умственный, духовный характер – какой именно, не знаю. Но я знаю одно, адмирал Старр: экипаж «Улисса» достиг предела терпения.