Она с готовностью закивала:

– О, да. А, может, я сначала поем?

– Потом поедите. Я жду вас.

Она состроила гримасу обречённости:

– Ладно. Ладно. Пока, девчонки.

Она пошла к выходу. Дэн изменил выражение лица на озадаченное и спросил у студенток, с которыми она попрощалась:

– Девушка, с которой я разговаривал… Вы с ней вместе учитесь?

– С Риткой? – спросила одна. – Нееет. Чё она натворила?

– Сама вам расскажет, если захочет, – отрезал Дэн, уходя.

Рита ждала его в коридоре.

– Чё вы вечно так долго?

Дэн понизил голос, приближаясь к ней вплотную:

– Откуда знаешь про запись?

Рита хмыкнула:

– Что, заинтриговала?

– Кто ещё знает?

– Да, никто, расслабься. Не шипи мне в ухо. Не хочу тут торчать у всех на виду. Пошли в эту твою кабинку.

– Каптёрку.

– Да госсспади, пошли уже.

Она затопала вперёд.

– Мог бы чё-нить менее позорное придумать. Инструмент, говорит. Инструмент! Хоть бы преподом притворился.

– Все знают, что я завхоз.

– Ахах, да кому ты… Кхгм. Я три часа узнавала, кто у нас завхоз, а потом шарилась по всем корпусам искала этого Фаридыча.

Возле двери она остановилась. Дэн растерялся.

– Хочешь зайти? – спросил он недоверчиво.

– Да, – ответила она раздражённо, – открывай.

– Слушай, если это пранк…

– Да какой пранк, блин, давай быстрей уже!

– У меня ничего нет, и я никому ничего не делал, если это месть или…

– Ты достал. Я знаю, что произошло. Где Яна суициднулась. Увидела камеру спрятанную. Кто ещё её мог повесить? Только наш дорогой Денис Фаридович. Давай, открывай – поговорить надо.

Дэн выдохнул:

– Ну, смотри.

Он отпёр замок и пропустил её внутрь. Рита, в первую очередь, увидела компьютер и сказала:

– Покажи мне запись.

– Ха-ха, – воскликнул Дэн, – ну, а ещё что?

– Кофе. Пожрать ты мне так и не дал.

– Кофе ей. – Он взболтыхнул чайник, проверить достаточно ли в нём воды, и щёлкнул включатель. – Почему сказала не показывать никому?

Рита отодвинула скрипучий офисный стул от стола, критически осмотрела обивку и плюхнулась.

– Потому что могло не остаться копий. Конечно, я понимаю, ты должен запись ментам отдать. Только и мне сперва покажи.

– Зачем?

Дэн открыл тумбочку, где хранил провиант, нашёл какую-то шоколадную плитку, распаковал фольгу и положил на стол. Рита оглядела её с безопасного расстояния:

– Это с двадцать третьего февраля ещё что ли?

– Нормальная шоколадка, не хочешь, не ешь. Почему я должен тебе показывать запись?

– Мы с Яной дружили. Она же не одна была там?

Дэн помедлил и выдавил осторожно:

– Не одна.

Рита выпрямилась на стуле, придавая себе менее расхлябанный вид, чтобы слова не прозвучали саркастично:

– Я могу помочь, – вкрадчиво заверила она.

Дэн кивнул:

– Молодец. Ментам и помоги.

Рита покачала головой:

– Нет уж, я проведу собственное расследование.

– Девочка, клуб любителей детективов – вторая дверь направо.

Засвистел чайник. Дэн ополоснул кружку кипятком и полез ложкой в банку растворимого кофе. Рита настаивала:

– Покажи мне. И всё. Я должна знать. Чего ты боишься?

Она, покрутив шеей, рассмотрела компьютерный стол, нашла системник, наклонилась боком и нащупала кнопку включения питания.

– Быстро покажи, и разбежимся. Я не требую копий, не буду втихаря снимать. Просто посмотрю.

– Нет, – сказал Дэн твёрдо.

Жужжащий компьютер прогрузил картинку заставки.

– Ну, чего ты упёрся…

– Нет, не разбежимся. Я тоже хочу участвовать.

Рита с сомнением посмотрела на него:

– В моём расследовании?

Он поставил чашку на стол рядом с шоколадкой, придвинул второй стул поближе и уселся.

– Да, расследовать. Одна голова хорошо, а мы вместе распутаем это.

– И кому ещё в клуб детективов надо, – пробормотала Рита, глядя в экран.

Дэн усмехнулся:

– Да-да, а ты на это посмотри.

Дэн нашел видеофрагмент нужного отрезка времени и включил воспроизведение. Рита влипла в монитор, а он встал, подошёл к двери и закрыл дверь на замок. Если кто-то видел, как студентка к нему заходила, а потом они ещё и заперлись, то у него могли возникнуть проблемы, однако Дэн сейчас вообще об этом не думал. В этот момент он снова прижимал ладонь к ментальной «марнитке», терпел внутреннюю боль, но не прекращал искать, копаясь в древних пластах воспоминаний. Он снова был ребёнком, и его бабуля была ещё жива.

Бабуля была классной. Работящая, душа компании, любила и умела зарабатывать. И отдыхать. Она подарила Дэну приставку и не скупилась на карманные. Но после дефолта всё изменилось. Дедушка из председателя облпрома стал никем, возил в Фергану в багажнике легковушки тушёнку на продажу, не выдержал перемен и быстро истаял. И после его кончины бабуля изменилась. Родители Дэна взяли её жить к себе, так как ей ещё вполне бодрой и не старой женщине потребовался уход. И Дэну было страшно вдруг увидеть перемены в близком человеке. Среди ночи она включала свет и кричала, что мебель двигается. Отец обводил пол вокруг ножек кровати мелом, чтобы доказать обратное, но бабушке становилось всё хуже. Однажды, вопя, что тот хочет забрать дедушкину квартиру себе, бабуля ударила двенадцатилетнего Дэна пальцами по лицу, метясь ногтями в глаз.

Вообще, насколько помнил и слышал Дэн, советский период не был атеистическим. Не смотря на все старания «воинствующих безбожников». По крайней мере в семье Бергеновых. Мама в молодости баловалась спиритическими сеансами, папа называл Бога «боженькой» и не прочь был помолиться, прибегая к этому средству в крайних случаях, как к магическому заклинанию. Но если его предки были обычными крестьянами (обрусевшие дехкане – по отцовской, переселённые кулаки – по материнской линиям), то вот фамильные истоки Дэновой мамы казались более загадочными. Прадед Дэна служил старостой в церкви. Мама говорила это запросто, называя обычной практикой тех лет, но, когда Дэн уже в сознательном возрасте поинтересовался этой церковной должностью, то выяснил, что иметь в приходе старосту – традиция скорее раскольников, чем ортодоксов. Вообще мамины корни были из Польши, то есть из католичества, так что вполне возможно, что в настоящее православие её предки переходить просто не захотели, оставаясь религиозной оппозицией. Семейное древо по материнской линии было весьма запущенным, обрастающим сплетнями и легендами. Старшие, с кем общался на эту тему Дэн, в его основание ставили пятерых сестёр, троих из которых удочерили, а другие вели весьма суровый образ жизни. Например, рассказывали, что одну из них во время дойки корова лягнула в бремя, но выкидыша не последовало, и папаша велел ей сделать аборт, потому что ребенок вряд ли мог уродиться нормальным. Но женщина заупрямилась, замкнулась в себе, поселилась на печке, сама родила и сама же выходила малышку. И подобных историй было довольно много, не религиозного, но по большей части околомистического толка. В этом мире варилась мама Дэна. И, наверное, неспроста в девяностые она потянулась в сектантство. Но, если в детстве она дружила с немками, которых после войны заселяли целыми улицами, то вот в Фергане лютеран не было, а из похожих верований маме попались только молокане.

Так Дэн открыл для себя странную сферу религиозного космополитизма. На улице он бегал с мальчишками, обзывавшими молокан «бахтистами», а по воскресеньям ходил в воскресную школу и слушал библейские рассказы, прерываемые совместными псалмопениями и «исполнением духом святым».

Это первый раз, когда Дэн почувствовал себя за кулисами. До этого его посещало порой чувство «ненастоящести», как он это пытался сформулировать детским своим умом. Однажды приезжал он к родственникам на Смоленщину, и двоюродные братья брали его с собой в «поиск» – так называли они своё увлечение чёрной археологией. Одетые по-походному, они забредали глубоко в чащу по чавкающей трясине, надеясь поживиться извлекаемыми из топи трофеями сражений последней мировой войны. Когда металлоискатель взвывал словно вожделеющий секач, братья «прощупывали» длинными немецкими штык-ножами границы находки, а затем в водянистую почву вонзалась садовая лопата, чтобы отнять у болота солдатскую амуницию полувековой давности. Предметы в зыбких суглинках почти не ржавели, и было трудно поверить, что этот новенький котелок или каска пролежали с самой великой отечественной, а не являются реквизитом современного фильма. Удивительно одинаковая местность, по которой они петляли: ручейки, лужи, берёзки, осинки, ветровал, тишина и однообразность действий в сумме вдруг сложились у Дэна в ощущение «ненастоящести», будто всё вокруг – декорации. Может быть, виной служило то, что братья ничего стоящего в своих блужданиях не находили. «Пищит же», говорил Дэн, но братья уже знали тонкости звуковых сигналов металлоискателя и махали рукой: «Да не, осколок, наверняка». Когда они всё же принимались копать, то предполагали в зависимости от шкрябающих звуков: «максим», наверное, нет, «мосинка», но в итоге всегда извлекалась на свет божий какая-нибудь ерунда, вроде расколотой стенки печки-буржуйки. Дэн на самом деле так не думал, но подсознательно, скорее всего, считал их хобби бессмысленным. «Трофеи», которые они ему демонстрировали, походили на трофеи скрипача из «Кин-Дза-Дза». Топорища, кружки, мятая фляга и ворохи гильз. Декорации раздражали, попытки братьев показаться в его глазах (или в их собственных) кладоискателями и авантюристами (они всё время боялись наткнуться на полицейский рейд, хотя вокруг царствовала бесконечная глушь) были жалкими и даже не смешными. Хотелось узнать, что кроется за этой странной игрой, кто поставил декорации, кто научил братьев корчить из себя неизвестно что. И однажды Дэн почувствовал, что кулисы рядом, и краем глаза можно за них заглянуть.