А после уроков я объявил Каховской, что поведу её на прогулку в парк.

Но только сперва забегу домой — возьму топор.

На этот раз я не задержался на детской площадке — уверенно свернул к деревьям: взял за ориентир наполовину выглядывавший из сугробов валун. «Куда ты?» — спросила Зоя. Махнул рукой — указал в сторону невидимого пока берега реки. Варежкой поманил девочку к себе. Каховская нерешительно ступила на мои следы. Я повертел головой. Отметил, что после прошлого посещения мною парка снега тут стало больше (хотя прошло всего несколько дней); однако сугробы не выросли настолько, чтобы парковая зона вне расчищенных аллей стала непроходимой для двух упрямых четвероклассников. Я склонил голову, склонил яркий гребень «петушка». Сжал зубы и, утопая по колени в снегу, зашагал к оврагу. Зоя Каховская следовала за мной попятам. Не отставала. Без умолку засыпала меня вопросами. На которые я отвечал: «Скоро узнаешь».

Хватался за стволы молодых деревьев — с некоторых стряхивал себе на голову снежные шапки. Мысленно ругал себя за то, что поторопился с прошлым походом к реке. Спрашивал себя: «Почему было не повременить с ним до весны?» Мысленно ругал «дядю Юру», по чьей прихоти я снова отправился к заливу. Злился и на себя: за то, что не придумал ничего умнее, чем снова прокладывать тропу в зимнем парке. Я вновь огляделся. Не увидел и намёка на проложенную мной же (всего несколько дней назад) тропинку. Ветер и снегопады разровняли поверхность сугробов, скрыли все следы моего прошлого похода. Я покачал головой, шмыгнул носом. Бросил недовольный взгляд на кроны деревьев. Но не разглядел стрекотавших там сорок (птицы будто обрели способности хамелеонов). Зато я быстро отыскал края оврага — убедился, что взял верное направление.

В этот раз я не промахнулся — вышел к берегу точно в намеченном месте (будто ориентировался по маяку). Около речного залива, прятавшегося за поросшими деревьями и кустарником берегами. Следов своего недавнего пребывания здесь не заметил. Зато разглядел нужное мне место: приметные берёзы, что росли в трёх шагах от моего накрытого плоским камнем схрона. Юрий Фёдорович не забрал завёрнутый в полотенце нож — велел мне его выбросить. Но у меня рука не поднялась опустить орудие убийства в мусорный контейнер. Я не придумал ничего умнее, чем снова отнести его на берег залива. Вот только я не предполагал тогда, что всего через неделю отправлюсь сюда снова, да ещё и в компании Зои Каховской. Я легко отыскал под снегом плоский камень. Уже проверенным способом вырубил под ним ямку.

— Держи, — сказал я.

Вручил Зое топор.

За неделю камень не примёрз к земле — я приподнял его, отодвинул в сторону.

— Что ты ищешь? — спросила Каховская.

— Не ищу, а уже нашел, — сказал я.

Разгрёб варежками снег, извлёк из неглубокой ямки знакомый свёрток. Уложил его на камень. Развернул замёрзшее полотенце.

— Что это? — спросила Зоя.

— Это нож, которым убили Оксану Локтеву, — сказал я.

Каховская приоткрыла рот, но не сумела произнести ни слова. Она лишь помахала ресницами — стряхнула с них снежинки. Зоя походила сейчас то ли на снегурочку, то ли на вооружённого диверсанта (с топориком в руке и в присыпанной снегом одежде).

Я ответил на её не озвученный вопрос:

— Это я его здесь спрятал. А нашёл я этот нож на столе в учительской — рядом с Виктором Егоровичем Солнцевым. Вот только он не мог принадлежать Солнцеву. В день убийства Локтевой дядя Витя неотлучно находился рядом с моей мамой и её гостями. Этот факт подтвердит целая толпа народу. А значит, ему этот свёрток с ножом подбросили. Чтобы дядю Витю заподозрили в убийстве и не нашли настоящего преступника.

Каховская махнула топориком, будто волшебной палочкой. Я подумал, что на снегурочку она всё же похожа больше. Потому что диверсант не размахивал бы оружием столь неуверенно и неуклюже.

— Кто… подбросил? — спросила Зоя.

С кроны деревьев на её слова отозвалась сорока — разорвала тишину парка резким стрёкотом. С ветки над нашими головами осыпался снег — он указал мне, где пряталась крикливая птица.

— После того случая с немецким кинжалом я уже приходил сюда. И доставал из-под камня этот нож. Уверен, что ты, Каховская, понимаешь, зачем я это сделал: чтобы узнать, кто убил Оксану Локтеву.

— Ты…

— Да, я прикоснулся к ножу.

— И… узнал?

— Узнал, — сказал я.

Стряхнул с варежек снег.

— Оксану убила Екатерина Удалова.

Зоя всплеснула руками. Выронила топор. Но будто не заметила этого.

— Катюша⁈

Я кивнул.

— Ну, да. Та самая Катюша, с которой дружил брат Вовчика.

Каховская покачала головой.

— Не может быть.

С её шапки посыпались снежинки.

— Может, — сказал я. — И было. Я видел Катю Удалову в зеркале — в прихожей Локтевых. Так же ясно, как вижу сейчас тебя. Она любовалась своим отражением, держала в руке вот этот нож. Хорошо выглядела, между прочим. С косметикой на лице, с уложенными волосами. Будто пришла на свидание. Потом она вошла в комнату подружки, Оксаны Локтевой. И убила её — спокойно и неторопливо. Безжалостно.

Замолчал.

Зоя прижала к своим губам варежки.

— Не может быть, — повторила она.

А я снова сказал:

— Может.

Зоя, не моргая, смотрела мне в глаза.

Увидел, что на щеках девочки блеснули слёзы.

— Ты мне веришь, Каховская? — спросил я. — Ты веришь, что я её видел?

Зоя кивнула.

— Конечно же верю, Миша, — сказала она. — Ты бы не стал меня обманывать — я знаю. Вот только не понимаю… Зачем Катюша это сделала? Почему она убила ту девочку?

Я пожал плечами.

— Твой папа попытался это выяснить. Но пока не сумел. Я рассказал ему о своём «видении» ещё на прошлой неделе. Тебе говорить не стал: знал, что ты расстроишься, если о таком узнаешь. Юрий Фёдорович тоже тебе не сообщил — по той же причине, что и я. Он с ног сбился: всю прошлую неделю доказывал, что Удалова — убийца. Чтобы призвать её к ответу по закону. Но не смог. И понял, что уже не сумеет: слишком много времени прошло с тех пор.

Покачал головой.

— А Катя умело замела все следы, — сказал я. — Никто бы и не подумал, что она убила Оксану. Если бы я не взял в руки этот нож; и если бы не мои «видения». Мы с твоим отцом уверены, что это она хотела убить и Нину Терентьеву. И она снова попыталась бы свалить вину на другого человека — в этот раз на учителя истории. Удалова убила бы Нину. Если бы не вмешался твой отец. Нина Терентьева обязана ему жизнью. Но дядя Юра не мог прятать её в больнице вечно.

Набившийся в правый ботинок снег таял, пропитывал носок влагой. Я стойко не обращал на этот факт внимания — пристально смотрел на лицо Зои. Чувствовал, что говорил с Каховской излишне пафосным тоном. Но видел: мои слова оказывали на девочку должное впечатление.

Зоя шмыгнула носом.

Я вспомнил фразу героя голливудского фильма: «Надо бы дожать».

— Каховская, на долю твоего отца выпало трудное решение, — заявил я. — Принимать подобные решения способны только очень смелые и ответственные люди. Такие, как твой папа. Он не просто советский милиционер — он настоящий герой. Другой бы человек на его месте переложил ответственность на чужие плечи. Но Юрий Фёдорович так не поступил. Он сам сделал незавидный выбор — очень трудный. Такой, что в любом случае тяжёлым камнем лёг бы на его совесть.

Выдержал паузу.

Зоя смотрела на меня широко раскрытыми глазами, едва дышала.

— Каховская, ты обвинила своего отца в том, что он не спас Екатерину Удалову, — сказал я. — Знай: твоё обвинение справедливо. Я уверен: Юрий Фёдорович намеренно не защитил Катю. Потому что сделал выбор не в её пользу. Он спас другого человека: Нину Терентьеву. Ведь он не сомневался, что Удалова наверняка исполнила бы задуманное. Она убила бы и вторую подругу. А может, и не только Нину. Кто знает, какие ещё злодейские планы она вынашивала. Но не сумела исполнить.