Нет, Осси, прости, но время и место были выбраны неудачно. Прости, но это был бред: праздник кончился, а с ним и похмелье – Чэс лишь возьмет свои билет и испарится.

А может быть. она облегчит себе задачу и скажет, что ей предложили роль.

Чувствуя себя в потертых джинсах и поношенных башмаках какой-то жуткой неряхой, она побыстрее проскочила между столиками на тротуаре и очутились возле двери во внутреннее помещение. "Так или иначе, он, конечно, уже ушел, – говорила она себе. – Кто это в наши дни два часа ждет девушку! Билет, должно быть. у портье в отеле. Будешь знать, как охотиться по ночам в Афинах за пляжными знакомыми".

Она уже открывала дверь, когда заметила, как два каких-то грека потешаются над лопнувшим ремнем на ее сумке. Шагнув к ним. она обозвала их грязными свиньями и сексуальными маньяками и, все еще дрожа от негодования, толкнул дверь ногой. Внутри было прохладно и тихо, говор толпы не доносился сюда, а в полумраке обшитой деревом залы, в ореоле своей темной тайны сидел этот святой Иосиф с пляжа, несомненная и пугающая причина всех ее несчастий, греха и душевного смятения, с кофейной чашечкой и какой-то книжкой перед ним.

"Только не прикасайся ко мне, – мысленно остановила она его в ту минуту, когда он поднялся ей навстречу. – И не позволяй себе лишнего. Я еще ничего не знаю, слишком устала, слишком голодна. Я могу оскалить зубы, укусить, и никакой секс мне сейчас сто лет не нужен!"

Но все, что он себе позволил, это взять у нее гитару и сумку с лопнувшим ремнем и стиснуть ей руку в открытом и деловитом, на американский манер, рукопожатии. В ответ же она ничего лучше не придумала, как протянуть: "На тебе шелковая рубашка!" – что было истинной правдой, действительно, рубашка на нем была шелковая, кремового цвета и золотые запонки величиной с пробку.

– О господи, Осси! – воскликнула она, разглядев его костюм целиком. – Смотри-ка: золотой браслет, золотые часы – стоит мне зазеваться, а поклонница-миллионерша тут как тут! – Выпалила одним духом, с каким-то надрывом и вызовом, может быть, втайне желая заставить и его застесняться своей одежды, как стеснялась она своей.

"Ну а в чем, ты думала, он появится? – с раздражением спрашивала она себя. – В этих своих идиотских черных плавках и с фляжкой на животе?"

Но Иосиф все это пропустил мимо ушей.

– Привет, Чарли. Пароход опоздал. Бедняжка. Ну ничего. Ты все-таки здесь.

Хоть в этом он остался верен себе: ни тени торжества или удивления. Библейская важность приветствия и повелительный кивок официанту.

– Виски или сперва умоешься? Дамская комната наверху.

– Виски, – сказала она, устало плюхнувшись в кресло напротив него.

Ресторан был хороший, это она поняла сразу. Из тех ресторанов, которые греки держат для себя.

– Да, чтобы не забыть... – отвернувшись от нее. он потянулся за чем-то.

"Что не забыть?" – промелькнуло в голове. Подперев подбородок рукой, она следила за ним, ждала. Полно тебе, Осси. В жизни своей ты еще ничего не забыл. Откуда-то из-под кресла он извлек шерстяную греческую торбу, расшитую, с ярким узором, и подал ей – подчеркнуто просто, без всяких церемоний.

– Так как мы отправляемся в совместное плавание, вот твой спасательный круг на случай аварии. Там внутри твой авиабилет из Салоник в Лондон... Его еще можно поменять, если захочешь. И все необходимое для самостоятельных покупок, бегства или просто если ты передумаешь. Трудно было отделаться от приятелей? Подозреваю, что так. Ведь обманывать тяжело. А тех, к кому привязан, – в особенности.

Он сказал это как опытный обманщик, привыкший обманывать. И сокрушаться об этом.

– Спасибо, Осси. – Второй раз она его благодарила. – Шикарная вещь. Большое спасибо.

– А как насчет омара? На Миконосе ты как-то призналась, что омар твое любимое блюдо. Я не ошибся? Метрдотель припас для тебя омара и по первому твоему слову его прикончат. Так как же?

Все еще не меняя позы и не поднимая головы, Чарли собрала силы для шутки. С усталой улыбкой она опустила вниз большой палец, как Цезарь, повелевающий омару умереть.

– Скажи им, пусть не мучают его.

Она взяла его руку, сжала в своих, словно прося прощения за свою угрюмость. Он улыбнулся и руки не отнял, разрешил вертеть ее сколько хочешь. Рука была красивая, с сильными тонкими пальцами, мускулистая рука.

– Из вин ты любишь "Бутарис", – сказал Иосиф. – Белый "Бутарис". Охлажденный. Ведь так ты всегда говорила?

"Да, – подумала она, следя, как его рука ползет через стол обратно в свое укрытие. – Да, так я говорила. Сто лет назад на этом странном греческом острове".

– А после ужина я в качестве твоего персонального Мефистофеля поведу тебя на гору и покажу второе место в мире по красоте. Согласна? Заинтригована?

– Я хочу первое место в мире, – сказала она, отхлебнув виски.

– Первых премий я никогда не присуждаю, – спокойно отрезал он.

"Заберите меня отсюда! – подумала она. – Увольте драматурга. Закажите новый сценарий!" Она попробовала ход, заимствованный из своего рикмансуэртского прошлого:

– Ну, чем занимался в эти дни, Осси? Не считая, конечно, того, что тосковал по мне?

Но он так, по существу, и не ответил. Вместо этого он принялся расспрашивать, как она сама ожидала поездки, о том, что было на пароходе и о "семейке". Он улыбнулся, когда она рассказала ему, как счастливо подвернулся ей этот хиппи в такси и каким смышленым и благонравным он ей вдруг показался. Иосиф спросил, есть ли известия от Аластера, и выразил вежливое сожаление, когда она ответила, что нет.

– О, он никогда не пишет! – воскликнула она с беззаботным смешком.

Иосиф спросил, какую роль, но ее мнению, ему могли предложить. Она считала, что, должно быть, роль в каком-нибудь "макаронном вестерне". Выражение показалось ему забавным, он никогда раньше не слышал его и попросил растолковать. Прикончив виски, она подумала, что, видно, все-таки нравится ему.

Говоря с ним об Але, она ловила себя на том, что расчищает в своей жизни место для нового мужчины, и сама удивлялась этому.

– Во всяком случае, надеюсь, что ему повезло, вот и все, – заключила она, как бы намекая на то, что это везение должно вознаградить его за прочие неудачи.