Они подошли к двери, на которой значилось "Vorstand"29 . Величественный мужчина постучал и крикнул: "Оберхаузер! Schnell!"30 . В этот момент Чарли в отчаянии оглянулась и увидела позади себя двух светловолосых парней в кожаных куртках. Оба держали автоматы. Боже правый, что же это такое? Дверь отворилась, Оберхаузер первым переступил порог и быстро шагнул в сторону, как бы показывая, что не имеет ничего общего с Чарли. Она очутилась словно бы в павильоне, где снимали фильм "Конец пути". В кулисах и у задника лежали мешки с песком, большие тюки с ватой были с помощью проволоки подвешены к потолку. Из-за мешков с песком от двери надо было идти зигзагами. Посредине сцены стоял низкий кофейный столик с напитками на подносе. Возле него в низком кресле сидел, точно восковая фигура, Минкель и смотрел прямо сквозь Чарли. Напротив сидела его жена, а рядом с ним – бочкоподобная немка в меховой накидке, которую Чарли приняла за жену Оберхаузера.
Других актеров на сцене не было, в кулисах же среди мешков с песком стояли две четко обозначенные группы с предводителями во главе. Родину представлял Курц; слева от него стоял этакий мужлан среднего возраста со слабовольным лицом – так охарактеризовала для себя Чарли Алексиса. Рядом с Алексисом стояли его "волки", обратив к Чарли отнюдь не дружелюбные лица. А напротив – несколько человек из ее "родни", кого она уже знала, и какие-то совсем незнакомые, и этот контраст между их смуглыми еврейскими лицами и лицами немецких коллег на всю жизнь останется красочной картиной в памяти Чарли. Курц, главный на этой сцене, приложил палец к губам и приподнял левую руку, изучая часы.
Чарли только хотела было спросить: "А он где?", как с радостью и одновременно злостью увидела его: он. как всегда, стоял в стороне, этот перевертыш и одинокий продюсер данной премьеры. Он быстро шагнул к ней и стал рядом, не перекрывая дороги к Минкелю.
– Скажи ему то, что должна сказать, Чарли, – тихо проинструктировал он ее. – Скажи и больше ни на кого не обращай внимания.
Теперь требовалось лишь, чтобы помощник режиссера хлопнул дощечкой перед ее носом.
Его рука опустилась рядом с ее рукой – она чувствовала на коже прикосновение его волосков. Ей хотелось сказать ему: "Я люблю тебя – как ты там?" Но говорить ей предстояло другое, и, сделав глубокий вдох, она произнесла текст, потому что в конце-то концов ведь на этом строились их отношения.
– Профессор, случилась ужасная вещь, – быстро залопотала она. – Эти идиоты в отеле принесли мне ваш чемоданчик вместе с моим багажом: они, должно быть, видели, как мы с вами разговаривали, а мой багаж и ваш багаж стояли рядом, – и каким-то образом этот тупица вбил в свою дурацкую башку, что это мой чемоданчик... – Она повернулась к Иосифу, чтобы дать ему понять, что ее воображение иссякло.
– Отдай профессору чемоданчик, – приказал он.
Минкель встал как-то очень уж деревянно, с таким видом, точно мыслью был далеко, как человек, выслушивающий приговор на большой срок. Госпожа Минкель натянуто улыбалась. А у Чарли подгибались колени, но подталкиваемая Иосифом, она все-таки сделала несколько шагов к профессору, протягивая ему чемоданчик.
Минкель взял бы его, но тут чьи-то руки схватили чемоданчик и опустили в большой черный ящик на полу, из которого вились толстые провода. Вдруг все перепугались и нырнули за мешки. Сильные руки Иосифа потащили ее туда же; он пригнул ей голову так низко, что она видела лишь собственный живот. И тем не менее она успела увидеть водолаза в противобомбовом костюме, прошагавшего вперевалку к ящику. На нем был шлем с забралом из толстого стекла, а под ним – маска хирурга, чтобы дыхание не затуманивало стекло. Кто-то скомандовал: "Тишина". Иосиф привлек ее к себе, прикрывая своим телом. Последовала другая команда – головы поднялись, но Иосиф продолжал прижимать ее голову книзу. Она услышала размеренные шаги человека, уходившего со сцены, – тут Иосиф наконец отпустил ее, и она увидела Литвака, спешившего на сцену с бомбой явно собственного производства, от которой тянулись неподсоединенные провода, – устройство это больше походило на бомбу, чем халилевское. Иосиф решительно вытолкнул Чарли на середину сцены.
– Продолжай свои объяснения, – шепнул он ей на ухо. – Ты говорила, что прочитала надпись на бирке. Давай дальше. Что было потом?
Сделай глубокий вдох. Продолжай говорить.
– Я прочитала ваше имя на бирке и спросила про вас у портье, мне сказали, что вы ушли на весь вечер, что у вас лекция здесь, в университете; тогда я вскочила в такси и... просто не знаю, сможете ли вы когда-нибудь меня простить. Послушайте, мне надо бежать. Счастья вам, профессор, успеха вашей лекции.
По знаку Курца Минкель достал из кармана связку ключей и сделал вид, будто выбирает ключ для чемоданчика, хотя ему уже нечего было открывать. А Чарли, увлекаемая Иосифом, который обхватил ее за талию, устремилась к выходу, то шагая сама, то лишь перебирая по воздуху ногами.
"Не стану я этого делать, Осси, не могу. Ты сам сказал, что у меня уже не осталось мужества. Только не отпускай меня, Осси, не отпускай". Она услышала за спиной приглушенные слова команды и звуки поспешных шагов – значит, люди кинулись в укрытия.
– У вас две минуты, – крикнул им вслед Курц.
Они снова очутились в коридоре, где стояли два блондина с автоматами.
– Где ты встречалась с ним? – спросил Иосиф тихим задыхающимся голосом.
– В гостинице "Эдем". Это что-то вроде публичного дома на краю города. Рядом с аптекой. У него красный пикап, развозящий кока-колу. И потрепанный "форд" с четырьмя дверцами. Номер я не запомнила.
– Открой сумку.
Она открыла. Он быстро вынул оттуда ее маленький приемничек с будильником и положил другой, точно такой же.
– Это немного другое устройство, – быстро предупредил ее Иосиф. – Он принимает только одну станцию. Время показывает, но будильника нет. Зато это одновременно и передатчик, и он будет сообщать нам, где ты находишься.
– Когда? – задала она глупый вопрос.