Тихо-тихо, так что его едва можно было расслышать, слышался призрачный голосок Бри:

– Копьевидная вербена отгонит злонамеренных… Корень мандрагоры запутает демонов… Семена тмина отведут все воровские глаза…

Фрэнсин улыбнулась, потому что, если не считать хихиканья, Бри никогда ничего не говорила. Призраки, являющиеся в Туэйт-мэнор, вообще разговаривали редко.

Дом заключил Фрэнсин в свои крепкие объятия, словно пытаясь убаюкать ее. Но сон все не приходил. Широко раскрыв глаза, она смотрела на темный потолок и изнывала от беспокойства.

Фрэнсин беспокоилась о таких вещах, о которых другим даже не пришло бы в голову беспокоиться, беспокоилась о пустяках, пока они не начинали казаться ей чем-то важным – одна из кур стала плохо нестись, а значит, надо было сходить на соседнюю ферму, чтобы купить новую несушку; к тому же надо было починить протекающую трубу в ванной на третьем этаже, однако Фрэнсин знала, что ей посоветуют заменить все трубы в доме, что было невозможно из-за нехватки финансов.

Ночь тянулась и тянулась, а она все думала, думала… Думала о мисс Кэвендиш. Та всегда была для нее чем-то вроде любимой, но строгой тетушки. Фрэнсин хотела переселить ее в свой дом, чтобы она провела здесь последние недели своей жизни, но знала – старая дама откажется переехать сюда. Как и Фрэнсин, она была старой девой и в силу привычки всегда полагалась только на себя, лишь изредка принимая одолжения от других.

А что насчет гребня, который она увидела, когда гадала по чайным листьям нынче утром? Ей редко случалось видеть в этих листьях что-то зловещее, и она не могла поверить, что кто-то может желать ей зла. Ведь она мало кому знакома. Но ей все же было не по себе, как будто изнутри царапало битое стекло.

Так что, когда царящее в доме безмолвие разорвал истошный крик, это стало для нее почти облегчением.

Фрэнсин вскочила с кровати и, поджав губы, посмотрела в окно, уверенная в том, что сейчас она увидит деревенских мальчишек, балующихся в ее саду, как это иногда случалось по ночам.

Нахмурившись, она склонила голову набок, когда дом огласил еще один истошный пронзительный крик.

– Бри! – прошипела она, пожав плечами под стеганым халатом, который когда-то принадлежал матери. И, поспешно перейдя через темный вестибюль, перебралась в восточное крыло, чувствуя пронизывающую дом настороженность.

– А-а-а! – вскрикнула Фрэнсис, врезавшись в какую-то темную фигуру. – Ах, это вы, мистер Констейбл, – смущенно проговорила она, когда он включил свет.

– Добрый вечер, Фрэнсин, – сказал он.

– Вы слышали этот крик? Это был ваш подмастерье?

– Да, думаю, это был Киф; он все накручивает себя по пустякам и сводит меня с ума, без конца болтая о привидениях… Я как раз собирался проверить, есть они здесь или нет. – Смеясь, он отставил локоть в сторону, приготовившись взять Фрэнсин под руку, и поклонился: – Может, вы присоединитесь ко мне?

Фрэнсин взглянула на его локоть.

– Думаю, нет, – огрызнулась она. – Надо же – ваш подмастерье раскричался посреди ночи… – И прошла мимо него. Ей не нравилась его широкая ухмылка – наверняка он смеется над ней. Она постучала в дверь Кифа, и из его комнаты донесся еще один душераздирающий крик, за которым последовал грохот.

Констейбл протянул руку и, открыв дверь, включил свет. Ирландец бегал по комнате, махая руками над головой и вопя:

– Убирайся! Слезь с меня!

– Что он делает? – недоуменно спросила Фрэнсин.

Констейбл пожал плечами.

– Киф, с чего это ты визжишь, как девчонка?

Киф повернулся к ним, с растрепанными волосами и безумным взором. Его руки опустились, затем обхватили его туловище.

– Тут что-то есть, Тодд. Я же говорил тебе вчера, что в этом доме водятся привидения. Какая-то тварь все время сдергивает с меня одеяло, а сегодня вечером… – Он сглотнул так, что его кадык рванул вверх и тут же бросился обратно. – Сегодня вечером что-то дергало меня за волосы!

Фрэнсин оглядела комнату, ища следы пребывания здесь Бри, затем перевела взгляд на порог, который она нынче утром посыпала порошком из лавровых листьев, чтобы не пустить Бри в комнату своих постояльцев. Порошка не было, он исчез.

Констейбл, прищурясь, осмотрел комнату и темный коридор, после чего сказал:

– Здесь ничего нет. – Затем криво улыбнулся Фрэнсин, как будто они вместе разыграли парня, нахмурился, когда Фрэнсин не ответила на его улыбку, и прочистил горло. – А впрочем, такой здоровенный детина, как ты, не должен пугаться, если является привидение или даже пара привидений.

– Пара привидений? – взвизгнул Киф. И бросился на кровать, будто ожидая, что что-то выпрыгнет из-под нее. – Лично мне хватило и одного. Я никогда не думал, что могут быть и другие! – Он натянул одеяло до подбородка и, задрожав, продолжил дрожащим голосом: – Это все из-за этих разговоров о привидениях. Мы, ирландцы, вообще видим то, чего нет.

Констейбл покачал головой.

– Да уж, ты прав, тут ничего нет.

– Привидений не существует, – соврала Фрэнсин. Одно дело, когда призраки видит она сама, и совсем другое, когда они являются ее постояльцам. Она старалась всеми силами защитить своих друзей-привидений.

– Иди спать, Киф, – сказал Констейбл.

Тот завизжал:

– Не оставляйте меня! – Но его крик не нашел отклика, и дверь закрылась.

– Он всегда такой… чувствительный? – спросила Фрэнсин, когда она и Констейбл прошли короткое расстояние до комнаты постояльца.

– Боже мой, нет! Обычно чувствительности у него бывает не больше, чем у кирпича. Я вообще не понимаю, что на него нашло.

Фрэнсин сжала губы. Она отлично знала, что именно так подействовало на подмастерье-ирландца, и, когда она доберется до Бри… то надо будет отчитать эту негодницу. Надо будет посеять под дубом горчицу, чтобы преподать ей урок.

– Ну что ж, тогда… – Фрэнсин огладила свой халат. – Тогда я, пожалуй, пожелаю вам доброй ночи, – сказала она, повернувшись.

И остановилась, когда Констейбл произнес за ее спиной:

– Почему вы живете в таком страхе?

Фрэнсин заставила себя повернуться к нему.

– Какая чепуха, – проговорила она. – Я не испытываю страха ни перед чем.

– Вы поместили в наших комнатах мешочки с репешком, буквицей и шандрой, и думаю, что они есть во всех комнатах дома. У парадной двери посажен можжевельник, да и вообще почти все растения в вашем саду предназначены для защиты от зла. – Он улыбнулся. – И, думаю, вы единственный человек, которого я знаю, кроме моей бабушки, который посадил в своем огороде крапиву.

Ошеломленная, Фрэнсин спросила:

– Значит, вы разбираетесь в садоводстве?

– Нет, но я разбираюсь в защитных травах. Моя бабушка родом с Ямайки, и она выращивает многие из тех трав, которые выращиваете вы, чтобы защититься от зла. И она заставила меня выучить эти травы, когда я был ребенком. – Он усмехнулся. – Она говорила, что это нужно для защиты, хотя никогда не уточняла, от чего.

– А она жива? – спросила Фрэнсин, охваченная невольным любопытством.

– Да, очень даже жива, хотя ей уже сто два. Она каждое утро пьет чай из омелы и шалфея, который, по ее словам, и поддерживает в ней жизнь. Но от чего же защищаете себя вы?

Фрэнсин пожала плечами.

– Кто его знает…

Между ними повисло молчание, которое она не желала нарушать. Всю свою жизнь Фрэнсин пользовалась молчанием, чтобы другие не заглядывали в ее жизнь, но сейчас ей казалось, что Констейблу ее молчание нипочем.

– Тогда спокойной вам ночи, – сказал он наконец, пока Фрэнсин стояла молча.

– Спокойной ночи. – Она повернулась и пошла прочь по коридору, одетая в свой старый халат и гадая, почему ей вообще кажется, что непременно надо удалиться чинно.

В спальне Фрэнсин не сразу легла в постель. Какой смысл ложиться, если скоро взойдет солнце? Вместо этого она надела твидовую юбку и синюю блузку и опять спустилась в кухню.

Фрэнсин сидела за столом и смотрела на стену в молчании раннего утра. В ее животе что-то трепетало, но она надеялась, что это не хворь.