Были и те, кто отваживался на языковые эксперименты (наивное желание выделиться), сочиняя нарочито вычурные предложения, создавая конструкции, напоминающие авангард 20-х годов.
Удручала и рассыпанная по страницам некоторых повестей и романов обсценная лексика. Читая подобную прозу, я вспоминал бессмертную поэму «Москва-Петушки». Гений Венички Ерофеева заключался в том, что, рассказывая о жизни народной, которая, что греха таить, пропитана площадной руганью, он ни разу (ни разу!) не употребил ни единого матерного слова. Вот что значит настоящее мастерство.
Несмотря на подобные «нюансы», знакомство с творчеством «литературной смены» еще раз убедило: талантов не становится меньше. Пусть ребятам еще не хватает жизненного опыта (а опыт для литератора, особенно прозаика, – обязательный ингредиент творческой кухни); пусть некоторые наивны в желании познать и переустроить мир; пусть эксперименты со словом довольно часто не совсем удачны (опять-таки отсутствие опыта), но все это, конечно же, издержки происходящего в стране большого творческого процесса, который продолжает развиваться по своим законам, а значит, рано или поздно явит, как любили говаривать в старину, новых Гоголей и Белинских.
После неизбежного предварительного отсева мне, председателю жюри, и моим консультантам, замечательным Павлу Крючкову, Анастасии Шевченко, Дмитрию Воденникову и Ирине Ермаковой из двадцати соискателей «короткого списка» предстояло отобрать шесть лауреатов. Что и было сделано к очередному дню рождения Александра Сергеевича Пушкина, который 6 июня праздновала страна. И вот итог! Предлагаемый вниманию уважаемых читателей сборник собрал под своей обложкой творчество шести награжденных.
Коротко прорекламирую отмеченных «Лицеем» прозаиков. Роман «Заневский проспект» москвича Владимира Хохлова (первое место) представляет из себя неторопливое повествование о нескольких поколениях ленинградцев-петербуржцев, о блокадной трагедии, которую пережили люди и город. Роман полон размышлений, порой горьких, о судьбе родины и о будущем мира. Владимир Хохлов – историк и традиционалист, его язык прост, герои симпатичны, мысли понятны (что для такого объема текста очень важно). Удивительно то, что Владимир, так хорошо и детально написавший о Ленинграде, – москвич.
Повесть «Хозяйка для Кербера» петербурженки Ольги Шильцовой, занявшая вторую позицию, относится к жанру наиболее мною любимому: мистическому реализму. Похождения древнегреческих богов, попавших в «наше время» и столкнувшихся с обыкновенными российскими гражданами, – забавная история, которая имеет моральный подтекст. Конечно, здесь не обошлось без некоторой наивности, присущей только-только вступающему на литературный путь прозаику, но талант Шильцовой очевиден, остается только развивать его. Будучи по профессии ветеринарным врачом, Ольга не могла не коснуться темы помощи животным. Неслучайно одна из ее героинь работает в ветеринарной клинике: именно там и начинается знакомство читателя с богами Олимпа.
Не менее интересна (и назидательна) повесть Дарьи Месроповой с несколько шокирующим названием «Мама, я съела слона». На самом деле ничего страшного: речь идет о мире шахмат и о тех, кто пытается найти в нем смысл существования, – спортсменах, вынужденных бесконечно состязаться друг с другом. Москвичка Дарья Месропова, для которой, как она признается, литература – основная профессия, также является представителем «реалистичного жанра». Таким образом, в номинации «Проза» в этом году во всех случаях победила традиция, что лично меня не может не радовать.
* * *
О поэтах, занявших призовые места, написал Дмитрий Воденников, член жюри, не раз судивший премию.
Лучшее, что может сделать поэт, это быть внимательным к себе и к жизни. Даже так: быть внимательным к себе. Тогда придет и внимательность вовне. Попытайся, шепчет тебе текст, вытащить меня из пока еще глухоты и темноты полностью. Не пытайся меня дописать – в угоду социуму, остросоциальной повестке или в угоду своим друзьям. Скажи о себе и обо мне сам.
И вот так и работает Варвара Заборцева (третье место). Кто довезет нас до храма? Особенно если храм через речку. Тут потребуется анти-Харон. Пусть это будет местный дядь Женя. И вот в лодку уже набились: и какая-то дама, и еще два человека, и сам автор с ворохом рифм.
Анти-Харон, дядь Женя, довезет, ему не жалко. А поэт, внимательно прислушивающийся к себе и ко времени, это сможет описать, все путешествие.
Всем говорить «здравствуйте», никого не забыть.
Весь день говорила я «здравствуйте».
Ни слова другого, ни звука.
Расслышала реку и землю я.
Желала им тоже здоровья.
Здоровалась с дедом Зиновием,
Манефой, глухим Никанором.
И столько здоровья прибавилось,
Скорее бы в дело его.
Второе место досталось Сергею Скуратовскому. Скуратовский – поэт лабиринта. Его смысл сложен иногда и темен, но это не пугливая темнота, не придуманная сложность – просто Скуратовский так слышит. А поэт – это и есть звук. Иногда этот звук нас пугает, иногда он еле нам слышен, иногда раздражает своей сложностью (то ли свист, то ли пульс, увеличенный динамиком). Лабиринт Скуратовского начинается «где-то здесь», где много крапивы и медуницы. Вход в этот лабиринт не найти в столичном грохоте, надо немного отъехать от шумных городов. Кстати, иногда и не понять, кто входит в тот заросший поэтической медуницей и силлабо-тонической крапивой начальный лабиринт: путник или сам Минотавр?
И это – весна, я тебе
говорю – ни за что
этот праздник —
не сдастся. И всё
хорошо. Всё
на свете. И пляшет в снегу
переживший охотников всех
зайчик. Ну конечно —
как сердце. Вот оно, здесь,
непрестанное – ну конечно.
Ну и победитель этого конкурса. Степан Самарин. Он тоже внимателен к жизни (не к своим претензиям к жизни, а к самой жизни – ее ткани, ее мельканию, ее течению – это уже зависит от того, какая у тебя сейчас жизнь: солдатская, или река, или бабочка). Он достает ее, как черпает воду, ладонью. Долго рассматривает ее крылышки. Трогает ее сукно, ткань.
стать хотя бы клочком
где ты реешь, где ты дрожишь, дорогая
жизнь, – я себя хороню, сохрани меня
ты, возвращая к основам простым, – и от них
всё возможным становится дальше: эта бережность
и любовь, и достаток великий, в котором – уже
каждый жил от истока своих дней
и ему приготовлено было поныне – царство
от скрипа качелей, от материнских локтей
в подарках весь мир, ореол каждой вещи – подарок
от немости ночи, от сумрака затяжных зим
обновившихся ран: ты один, ты один – но
посреди
простора, – и обо всем его
незамечаемой воли
В последних строчках непонятно: обо всем его (просторе?) или это ошибка, и надо «обо всем ее незамечаемой воли». Но возможно, что так и надо: слова путаются, темнят, при всем этом оставаясь прозрачными. Прозрачные темные воды текста…
