Конечно же, Вильямс во всем своем великолепии вразвалочку подошел к генерал-майору, едва-едва не толкнул его плечом и по-свойски попросил: «Слышь, младший лейтенант, дай прикурить…»

Дал, по полной катушке дал.

Восемь нарядов вне очереди. Больше в дисциплинарном уставе не было.

Потом мы узнали, что кто-то из отслуживших земляков четко объяснил Вилю язык знаков отличия: одна звездочка – младший лейтенант, две – лейтенант, три старший лейтенант. «А дальше – так ему объяснили – дальше тебе не потребуется».

…После второго курса Вильямс добился демобилизации, перевелся в Томский университет на филологический факультет.

И, конечно, правильно сделал. Правда, в Томске его уже никто не называл Вильямсом.

Говорили просто Виль Липатов.

На втором году службы в НИВИТе слушатель Ю. Коссой начал сочинять сценарии театрализованных выступлений ротной самодеятельности и новые тексты песен на известные мелодии.

9 Мая 1945 года, когда ранним утром (в Москве было два часа ночи, в Новосибирске – шесть часов утра), старший дежурный офицер – майор Янчук сообщил казарме: ПОБЕДА!

Тем же утром, восемнадцатилетний курсант Юрий Коссой, по его словам, на одном дыхании написал:

Великой радостью народной

Полна свободная земля.

Об этом дне четыре года

Мечтала Родина моя.

И вот – свершилось!

ДЕНЬ ПОБЕДЫ!

Не видел мир такого дня.

И море счастья, море света

Сегодня в сердце у меня.

И тянет к людям, к незнакомым,

Страну свою обнять сильней.

И стал сегодня мир мне домом,

И каждый встречный стал родней.

Так громче смех и звонче песни!

Победу встретил край родной.

Так пусть же ярче и чудесней

Горят салюты над страной!

Уже много позже после окончания войны отец был награжден орденом Отечественной войны II степени, медалями «За победу над Германией в Великой Отечественной войне», «За доблестный труд в Великой отечественной войне».

Все годы после отъезда в эвакуацию в конце 1941 года отец рвался назад в Москву. В 1945 году, в начале третьего курса, был удовлетворен рапорт отца об увольнении из НИВИТа, и после четырехлетнего перерыва отец готовился вернуться в Москву. Расставаться с НИВИТом было очень жаль, но Москва перевесила. Несмотря на военный характер ВУЗа, молодые слушатели жили весело. Были и девушки, и танцы, и гитары, и концерты. Отец написал три песни, которые пользовались большим успехом у сокурсников. Этими песнями ребята первой роты третьего курса НИВИТа и проводили своего сокурсника Ю. Коссого в Москву. С увлечением рассказывал отец о своих друзьях – нивитовцах. Из отцовского полувзвода (учебной группы) трое стали профессорами, с отцовского курса и с курсов на один – два года старше или моложе вышли многие руководители строительной и не только отраслей: Володя Трубицын, еще школьный друг – директор Елецкого «Гидромаша», Юра Митрофанов – управляющий Всесоюзного Мостотреста, Виктор Волкоморов – руководитель столичного стройтреста, Павел Исаев – главный инженер Московского Метростроя. Вот еще несколько отрывков из «Маленьких встреч…» о нивитовцах.

…когда в 70-е годы жизнь сталкивала, к примеру, с Ф. Шулешко – зам. начальника Горьковской железной дороги, а потом зам. министра путей сообщения; М. Васильевым – начальником дороги, мы долго трясли друг другу руки, узнавая бывших нивитовцев.

Наш комсомольский лидер, Василий Стриганов, еще при мне, т.е. до 1945 года, ставший первым секретарем обкома комсомола, вскоре перешел в ЦК, был членом бюро и зав. отделом рабочей молодежи. А лет через 25 – 30, вернувшись из учебного отпуска, я всего на один день разминулся с приезжавшим в Горький заместителем министра культуры РСФСР Василием Михайловичем Стригановым.

Еще интереснее была встреча в начале 80-х годов на совещании у секретаря Горьковского горкома КПСС с приехавшим из Москвы управляющим Всесоюзного Мостотреста Ю.М. Митрофановым. Нас, группу городских руководителей, представили ему в приемной, потом не меньше часа мы слушали друг друга в кабинете. Только лишь поздно вечером дома, когда Ю.М. Митрофанов уже в поезде дремал, наверное, где-то за Дзержинском, я сообразил, что это был Юрка Митрофанов из нашей третьей отдельной роты, с которым мы как-то в один присест съели 800 граммов холодной свиной тушенки без хлеба, заедая ее 800 граммами абрикосового конфитюра.

***

Итак, поздней осенью 1945 года только что демобилизованный девятнадцатилетний парень оказался в Москве. Из одежды – бэушное обмундирование, в котором убыл из Новосибирска: гимнастерка, галифе, пара сапог и шинель. И грандиозные планы.

Как я понимаю, несколько этих послевоенных лет в столице были для отца весьма бурными. Кровь кипит, в столицу возвращается гражданская жизнь, надо самоутверждаться. К сожалению, отцовских воспоминаний об этих годах осталось очень немного, он почти о них не рассказывал, а расспрашивать о подробностях я стеснялся. Хотя один из эпизодов тех лет отец вспоминал еще в одной маленькой книжке «А было еще и такое», 2014 г.

Новый год мы встречали в компании девушек с филфака МГУ. Все мы были весьма молодыми, и наше более чем скромное застолье продолжалось часов до трех, если не дольше. Затем кое-как разместились на диванах и креслах. Я оказался (признаюсь теперь, неслучайно) рядом с той самой, которая… Но едва успел порадоваться, что ее головка покоится на моем плече, как задремал сам. Проснулся я от мягкого прикосновения к моей голове. Это была ее рука, теплая, ласковая, она чуть-чуть перебирала пальчиками, иногда вздрагивала, и это было очень приятно. Вдруг эта нежная рука больно уколола меня всеми своими ноготками, я дернулся от неожиданности, и она (рука) резко меня оттолкнула. Точнее, сама оттолкнулась от меня. И сразу раздался грохот, особенно резкий в тишине завершающейся новогодней ночи. Кто-то включил свет. На полу валялась стоявшая рядом с нашим диваном елка. На ней черно-белым пятном выделялась виновница переполоха. Увы, это была не Она. Черно-белое пятно шипело и мяукало. Кто-то сказал: «С Новым годом, дорогие товарищи!». И все засмеялись.

В Москве отец поселился у Анны Моисеевны Татаркиной. Она была соседкой мамы отца, её с мужем вселили в одну из комнат, отобранных после ареста М.В. Коссого. Муж ее был известным в Москве краснодеревщиком, изготавливал уникальные футляры. В конце 1941 года он вместе с оборонным заводом, на котором работал, был эвакуирован в Казахстан, в Петропавловск. Как я понимаю, это он способствовал тому, что мама отца в 1942 году оказалась в Петропавловске. Моя бабушка и Анна Моисеевна стали близкими подругами. В эту же квартиру отец в марте 1945-го привел молодую жену – мою маму (мамой моей она стала, как и положено, через девять месяцев). Анна Моисеевна умерла в возрасте 102 лет. Я успел застать ее живой, пару раз был у нее и даже ночевал, когда бывал в Москве в командировке.

Отец хотел учиться везде, подал документы в МИИТ (Московский институт инженеров транспорта) и был зачислен на 2-й курс, стал экстерном филологического факультета МГУ, был какой-то эпизод с Московским полиграфическим институтом и даже, то ли поступал, то ли поступил во ВГИК. В МИИТе проучился с декабря 1945 по июнь 1946 и был отчислен (по словам отца весьма громкая история, но я ее не знаю) и стал студентом 3-го курса Московского инженерно-строительного института (МИСИ).

В МИСИ отец продолжал активную творческую деятельность: писал стихи, редактировал стенгазету, был председателем литобъединения при студклубе МИСИ, был членом поэтического кружка-объединения при отделе поэзии журнала «Новый мир». В эти четыре года встречался с известными и не очень тогда литераторами: Б. Пастернаком, Б. Полевым, К. Симоновым, Ю. Друниной, М. Алигер. Вот строчки Юрия Коссого тех лет: