Босой разводил огонь. Костровище он сложил из крупных камней у стыка скал. На высоте груди сбил колышки от палатки, протянул между ними веревку и накидал веток. Землю устелил ковриками для сна. Получился шалаш с очагом, двумя стенами и крышей.

Для костра ловчий расколол подвернувшееся сухое бревнышко, нарубил из его центра лучин, и сложил их пирамидкой вокруг двух пропитанных серой спичек, которые у Рины остались еще со времен работы в отряде Роя. Спички эти делал мозг отряда по прозвищу Грач и, если не жалеть, то из них самих можно собрать неплохой костерок.

Ближе всех к огню придвинули носилки с Сурковым. На ноги ему уложили Ласку, с другого бока тесно прижались друг к другу Рина с Зоей. Одежда на них парила.

— Ты видел, как они спят? Ложатся на спину, закрывают глаза и за ночь ни разу не шелохнутся. Все как один. Если бы я не знала, что наш друг отравлен, я бы подумала, что он просто заснул. Давай его переложим на ветки, — немного согревшись, Рина начала стаскивать с Суркова китель и нательную рубаху.

В мокрой одежде холоднее, чем без нее, и форму Сына Гранитного нужно было просушить. Охотница снова посмотрела на спокойное неподвижное лицо воина, а потом на ловчего.

— Ты спишь не так.

— Мы разные. Я не знаю, почему, но они не такие, как я. Или я не такой, как они. Мы словно разные версии одной и той же модели.

— Они мне нравятся, — Зоя кивнула на Сына. Девчонка перестала клацать зубами и теперь играла с кончиком хвостом рыси, — но они психи.

— Почему?

— Ни один из них так и не погладил Ласку. Ни один. Это вообще законно?

— Они мужчины, — Рине было не впервой жить среди военных.

— Психи, — убежденно повторила Зоя.

— Мужчины. Хотя иногда разницу не уловить.

— Ни один из них не пришел проводить нас, — высказал и свои сомнения Босой, — им словно бы все равно, дотащим ли мы их товарища, спасем ли.

— И ни один не посмотрел вслед тому парню, которого объявили Изгоем, — добавила Рина.

— И ни один не погладил Ласку, — напомнила Зоя, проводя кончиком хвоста рыси по лицу Суркова.

Босой протянул ладони к костру.

— Однажды я остановился на ночь в развалинах монастыря. Там с горем пополам бедовали какие-то монахи. Я угостил их мясом и свежим хлебом, и они отдали мне лучшую келью, с матрасом на лежанке и обложкой журнала на стене, вместо картины.

— С женщинами? — предположила Рина.

— Ночью один из них вышел из кельи по мирским делам, да провалился прямо в нужник. Монастырь тот старый, построенный основательно, и нужник глубокий, без лестницы не выберешься. Всю ночь он просидел там, даже не попытавшись позвать на помощь. Я случайно его заметил, с утра. Штаны уже спустил, и вдруг вижу, оттуда, из ямы, глаза блестят. Смотрят на меня и молчат. Я спрашиваю его: чего молчишь-то?

— Ты, когда глаза увидел, — усмехнулась Рина, — свои собственные мирские дела раньше времени не сделал?

— Нет. В призраков я не верю, а чудища по нужникам не шарятся. Чего бояться?

— А я бы сделала. Обязательно, — Зоя прижала руки к груди, показывая, как сильно бы испугалась.

— Оказалось, что путь их веры усеян множеством обетов. И самый среди них значимый — никогда не просить помощи, даже у своих единоверцев, живущих по таким же правилам. Вот он и сидел всю ночь в темноте и вони, но ни звука не издал, чтобы их бог вдруг не принял это за воззвание о помощи. Может быть и Сыны Гранитного молятся какому-то своему особенному богу?

Рина возмущенно перебила:

— А я вот слышала о другом. «Сам погибай, а товарища выручай», «Один за всех, и все за одного», «Друг познается в беде» — и еще множество мудростей, которыми жил и живет мой народ. И мы никогда не бросаем друг друга в нужнике. И советов любого бога не послушаем. Этим Волки и сильны.

— Повезло твоему народу, — Зоя неосознанно провела по месту на шее, где недавно красовался узор рабыни, — когда убили отца, а мне набили татуировку, никто из наших не вступился за меня. Кроме Ласки. А потому, весь мой народ — это она. И Босой, если он конечно не против. Ты не прогонишь меня?

Босой потормошил Ласку между ушей:

— Ну куда я теперь без такой киски? Я ж не псих.

— А твой народ, ловчий, — спросила Рина, — каким был он?

— Мой народ не пожелал сражаться и откупился моей матерью от работорговцев. Взрослые, способные держать в руках оружие мужчины откупились женщинами, отдав их вместо собственных жизней. Я никогда не считал их своим народом, а после этого и подавно. Да и какой из меня самого народ? Внутри у меня технология гррахов. Мне нельзя подолгу оставаться в одном месте. Это опасно для окружающих. А потому мне нельзя и привыкать к людям, чтобы потом не страдать, когда придется расстаться. Так что ни друзей, ни соседей, ни народа. И особенно сильно я боюсь влюбиться.

— Те работорговцы, — Рина выглядела смущенной, — что забрали ваших женщин, они предлагали вам встать под их руку? Предлагали жить в мире за долю в урожае и добыче?

— Нет. Им нужны были только рабы.

— И вы отдавали?

— Я бы не отдал. Но меня не было в поселке. И теперь я стараюсь исправить их ошибку.

— Мой народ никогда бы не позволил такое с собой сотворить.

— И все же ты здесь, а не со своим народом.

— У меня были причины уйти. И я ушла не для того, чтобы возвращаться.

Филина и вправду никто не вышел провожать. Кроме Рины.

Охотница тихонько выскользнула из форпоста сразу же, как закончился ритуал изгнания, и догнала новоиспеченного Изгоя уже на границе владений Сынов. Боец обернулся на оклик смущенного и растеряно. Было видно, что он не понимал, зачем кому-то из форпоста его догонять и тем более провожать.

Теперь это был совсем другой человек. Военная форма стирала индивидуальность, в обычной же одежде он оказался веснушчатым рыжеволосым парнем, большеголовым и от того немного нелепым. Не Аполлон, но стоит такому появится в селении — и не останется ни одного равнодушного женского сердечка.

— Почему тебя прогнали?

— Я оказался слишком умным. И вместе с тем — слишком глупым.

— Это как?

— Чтобы остаться в Гранитном, я должен был получить боевое умение. Хотя бы одно из трех.

— А ты?

— А я любил играть. В карты. В шашки. В шахматы. В го. А стрелять и копаться во внутренностях кошмаров не хотел всем сердцем. Я умею убеждать. Обманывать. И решать математические задачки. Только подумаю — и сразу решение. Но на этом все. Ничего, что пригодилось бы в бою.

— Умники нужны армии: ученые, инженеры, стратеги.

— Большой армии, у которой есть тыл и генералы. Нас же слишком мало, чтобы тратить ресурсы на математику. Может быть, когда-нибудь, потом, мне и отыщется место в Гранитном. Пока же я со своими тремя интеллектуальными умениями не вписываюсь в боевую структуру гарнизона. Но это не повод унывать! Изгои выполняют важные миссии: торговля, дипломатия, поиск новых бойцов.

Филин погрустнел. Жизнь в пределах форпоста явно казалась ему нужнее и важнее, чем вне.

Рина не стала развивать больную тему, тем более, что уже было ничего не изменить.

— Тебя послали к Степным Волкам?

— Подполковник Кремнев доверил мне торговую миссию.

— Не пользуйся там своими навыками, особенно обманом. Не советую. Волки — народ резкий.

— Мы наслышаны.

— И когда будешь говорить с вождем, скажи, что его дочь, Эсмира, жива. И у нее все хорошо.

— Его наследница? Та, которая пропала несколько лет назад?

Рина уже шла в сторону форпоста.

— Стой! — крикнул ей вслед Филин. — Пойдем со мной. Отец ищет тебя. Он ждет, что ты вернешься.

Рине не хотелось отвечать, но она понимала, что ее молчание, также как и любое сказанное слово, в точности будет передано отцу. И потому ответила:

— Я ушла не для того, чтобы возвращаться.

Дождь утих, и хотя река продолжала грохотать, стало заметно тише. Босой ушел осмотреть берег и нарубить бревен на плот, девушкам же поручил под охраной Ласки попытаться заснуть и накопить силы перед дневным переходом.