- Не должна, - сказал зеленый Змей, - биометрия другая. Геном, ментальный отпечаток. Он же сам говорил, что сотворил.
- Что-то меня всё таки беспокоит. Если бы просто сотворил, соргинальничал бы в мелочах, а они оба ладные, функциональные, что ли. Ни тебе рожек, ни хвоста полосатого, и ядом не плюются.
- Так и быть, кивнул Змей Гаврилыч. Не будь я пожирателем плоти, ужасом расщелин, если не порадую даму.
После чего оба змея скользнули к обрывистому берегу, к изумрудным волнам Тыгыдымскаго моря, нашли камень замшелый с глубоко врезанной надписью Б.Г.К., начертали хвостами на песке секретный код и, свившись сверкающими кольцами, сдвинули Бел Горюч Камень.
Под ним же открылся тайник, и был распакован, извлечен на свет ритон из драгоценной раковины, богато украшенный жемчугами.
Перевязав его алой лентой, предстали древние змии перед Евой.
- Я, похититель снов, сосуд внеземных пороков, соблазнитель невинных, убийца надежд, тень тени на перекрестке, чьё имя Тентарион, дарю тебе, дитя, сей инструмент. Радуйся, чистая душа! - произнес Змей Гаврилыч.
- Я, пожиратель плоти, ужас болот, дух ущелий, разрушающий ревом скалы, чье имя Амдусехас, дарю тебе сей ритон драгоценный, возлюбленное Богом дитя. Постигай же тайны музыки и гармонию мира сего, - сказал Змей Горыныч.
Тут и запыхавшийся Адам подоспел. Бросив на землю мешок, сунул Еве здоровенный букет вызывающе алых роз и обнял её.
- С днюхой, короче! Чтобы всегда было восемнадцать!
Пока Ева нюхала и пыталась пристроить букет в ведро, супруг вытряхнул из мешка яблоки, и они покатились по траве - румяные, сочные.
- Угощайтесь все! И вы, аспиды, тоже. Особых приглашений не будет.
- Откуда это? - удивленно спросила Ева у синего змея, - и розы... Давно таких не видела.
- Известно откуда, из запретной зоны. Но моё дело предупредить, - прошамкал Змей Гаврилыч,- а за яблоки спасибо, вкусные очень,- и змеи продолжили хрустеть.
После яблок Ева внимательно изучила ритон, улыбнулась, и приложила его к губам. Тростниковую дудку она знала, но звук её был жалкий, хриплый какой-то. А здесь настоящее чудо, холодящее руку древностью вселенной.
Первая же нота, печальная, как крик далекого журавля, заставила всех притихнуть. Даже кузнечики смолкли. Звук был чистый, но сильный, и пару секунд эхо перелетало по склонам лесистого холма над деревней.
Уверенней Ева вздохнула и вывела мелодию, что подсказала душа. Повторила её, украсив полутонами. Ритон, казалось, помогал ей, а может, так и было на самом деле?
- Всё. Дальше я не придумала, - робко сказала Ева. Вид её был растерянный.
- Браво,- крикнул Змей Горыныч, - не будь я Олгой-Хорхой, дух пустынного ветра, если девочка не способна оживить камень и растопить ледяные скалы!
И только Змей Гаврилыч настороженно смотрел на горизонт, где уходящее солнце закрыла над морем туча. Края её поблескивали розовыми всполохами. Стая чаек вдруг снялась и потекла на восток, навстречу бледной вечерней луне. Ветер прошелестел в сухих листьях сентября.
- Ну ты даёшь, мать, - сказал взволнованный Адам,- по моему, это было круто. Впрочем, дай мне попробовать. Хочу понять, как это у тебя получается.
Адам повертел ритон, любуюсь жемчужным орнаментом, набрал в лёгкие воздуха и дунул со всей мощью. Вышло... грозно и устрашающе, как рев истребителя, как прощальный голос тонущего Титаника, и трубы царской охоты отвечали ему в чаще. Впрочем, это было эхо.
Неожиданно, земля содрогнулась, раздался скрежет корней, с рокотом открылась на берегу черная щель, и целый утес сполз в море, подняв к небу облако водяной пыли, падающие с деревьев каштаны и сливы заскакали по тропе, из леса с визгом выскочили кабаны, и, не разбирая дороги, скрылись в кустах. Небо прорезала вспышка круглой формы и, выбросив щупальца к горизонту, погасла. Адаму заложило уши, он подхватил Еву под пояс и бросился между навозной кучей и плетнем, и вовремя - столетний каштан, под которым они собрались, рухнул, подняв беспомощно к небу корни. Домик покачнулся, но устоял.
А вокруг, по линии горизонта, над морем, за лесом, за садом и каменистой долиной, где тёк ручей - вспыхивали и гасли, уходя в небо, яркие алые лучи. Раз... Два... Три... Четыре... Потом ещё чаще, но Ева и муж её уже не видели этого, уткнувшись лицом в прелую траву. А потом удар грома оглушил их и всё стихло.
Когда это началось, Змеи наперёд своих мыслей свернулись в кольцо и укатились в свои глубокие пещеры, полные драгоценностей. Таковы уж их рептильные инстинкты.
Наутро, когда воцарилась тишина, Змеи осторожно выползли на свет и не узнали вчерашних мест: на месте запретной зоны дымились переломанные остовы яблонь и груш, половины берега не было, ручей завалило камнями, а верхушки сосен на холме будто срезало бритвой. Домика номер 1 не наблюдалось, как и огорода, и всей улицы Луговой. Одинокая курашка растерянно рылась под смородиной. Вот, собственно, и всё, что осталось от прежней жизни...
- Сработала! - подвел итог Змей Гаврилыч, - вот теперь нам шляпа.
- Штатно сработала, - согласился Змей Горыныч, - расщепление метапроекта прошло на отлично. Может быть, мне не ждать, а удавиться самим собой?
- Ну уж нет! Отвечать, так вместе.
На третий день Он явился, и был грозен. Не выслушивая объяснений, добавил к обширному списку имён древних змиев ещё пару. Змей Горыныч стал Иппокак, осквернитель вод, а Змей Гаврилыч - Поливалет, соблазнитель дев. После чего низвегр обоих в пропасть физического труда: корчевать коряги, выкладывать дорожки и сажать саженцы. Змей Горыныч, конечно, большой ученый и прекрасный собеседник, но в житейском смысле дурак. Да и Змей Гаврилыч не лучше. Разве что яблок с тех пор не любит.
