– Я ничего о таких не слышал, пока вы не появились.

– И я не слышал. Или таких больше нет, или это строжайший секрет. А что касается промысла… Да, он действует. Раньше я бы усомнился, но после вчерашних событий сомневаться уже нельзя. Бог не говорит с вами, как с Моисеем, Бог послал вам меня. Ну а если вы такой щедрой помощью Бога не воспользуетесь…

И я развожу руками.

– Хорошо. У вас, вероятно, уже есть программа?

– Спасибо. Меня вчера выловили из моря, я долго не мог поверить, что теперь 1903-й год. И вот, не прошло и суток, а вы полагаете, что я уже и программу выработал для всей России. Вы и верно считаете меня чрезвычайно умным. Я, признаться, полагал, что моя задача – передать вам мои знания, а дальше – ну, помогать по мере сил.

– Хорошо, но что вы считаете самым главным?

– Думаю, комплекс мер по преобразованию аграрной России в индустриально-аграрную. Развитие тяжёлой индустрии, и, главное, моторостроения и машиностроения. Войны 20-го века – это войны моторов. Ну а чтобы индустрию развивать – надо и с крестьянством разобраться. Имеющаяся система крайне неэффективна, крестьяне сами всё съедают, при этом ещё и голодают. 90% населения не могут получить образование. Вы представляете, сколько талантов пропадает? А это именно те, кто может вывести Россию в первые ряды в науке и технике.

– Вы намерены искать таланты среди крестьян?

– Думаю, процент талантов примерно такой же, как и среди дворян. Надо создать систему их поиска, и обеспечить таким образование. Ну и, конечно, дать им возможность трудиться в науке и технике. А по поводу крестьянских хозяйств… Постоянное деление земли на ничтожные клочки неминуемо ведёт к голоду и крайней бедности. Эффективны только большие хозяйства капиталистического типа, с наёмными работниками, техникой, сортовыми семенами, удобрениями, породистым скотом, переработкой сельхозпродуктов.

– Это у вас такое мнение откуда? Вы в деревне-то были?

– В этом времени я нигде не был, кроме этой яхты. А мнение – из будущего, конечно. Техникой – тракторами, комбайнами – легче обрабатывать большие поля. Ну и экономится труд, а рабочая сила направляется в промышленность, стройки, большие проекты.

– Вот именно. Вся эта техника, удобрения, вероятно, минеральные. У нас с этим небогато. Возможно, сначала надо научиться эту технику производить, а уж тогда… А то создадим систему под несуществующую технику.

– Ну, возможно, вы и правы… Вы же понимаете, что простой человек не может знать всего, а тем более о том, что было давно, 117 лет назад.

– Знаете, господин Попов, я ведь тут на отдыхе. Признаться, от вас ждал короткого разговора, возможно песни. Да уж, получил песню. Если это можно назвать песней. Давайте о делах ещё завтра поговорим, я через Константина Дмитриевича вас приглашу. А сейчас… Думаю, мне потребуется время в себя прийти, после этой вашей песни и всего остального.

Я слегка кланяюсь, и задумываюсь о том, найду ли с первого раза путь обратно в адмиральскую каюту. Но уйти далеко мне было не суждено, меня уже поджидали. Тот самый амбал матрос, что чуть не дал мне в морду.

– Вас приглашают. Извольте пройти.

Теперь я в офицерском мундире, и он держится почтительно, но непреклонно. Ясно, что за ним стоит кто-то значительный. Ладно, пройдём.

Передо мной довольно высокая дама в старинном длинном платье и большой шляпе. Где-то я её видел… Да и кому здесь ещё быть? Могут быть служанки, но теперь я вспомнил, это она.

– Александра Фёдоровна?

– А вы господин Попов.

Говорит она с ужасным немецким акцентом. Всё понятно, но слушать неприятно.

– Государыня, я не знаю вашего старинного этикета, и могу объяснить, почему. Прошу простить моё неумелое поведение и отсутствие манер.

– Мне рассказал Константин Дмитриевич, и я слышала ваш разговор с Его Величеством. Мне придётся потерпеть ваши манеры ради того, что вы знаете. А теперь давайте пройдём туда, где нас будет сложнее подслушать.

Надо же, я наедине с императрицей, и у нас конфиденциальный разговор. Она отводит меня на некое подобие балкончика на корме. Здесь слышен стук паровой машины и бурление воды за кормой. Да, подслушать и впрямь труднее. Дверь императрица оставляет открытой, нам будет видно, если кто-то приблизится.

– Я слышала ваш разговор с Государем, но мужчины… Вы почему-то часто забываете о самом главном. Я хочу вас спросить… Возможно, вы даже догадываетесь, если вы и в самом деле…

– Конечно, догадываюсь. Возможно, вы хотите спросить о наследнике. Вы скоро отправитесь в Дивеево, на прославление Серафима Саровского. После этого зачнёте, и в следующем году родите мальчика, цесаревича Алексея.

Ого, какая реакция! Глаза… такое впечатление, что они стали лучиться. Ну а щёки покраснели явно. Пожалуй, можно понять Николая, в ней что-то есть, когда она так волнуется.

– Я так счастлива! Я так вам благодарна!

– Вы слишком рано обрадовались, Александра Фёдоровна. Вы ведь знаете о вашей наследственной болезни?

Её как будто ударили дубиной. Она замерла, даже взгляд в одну точку устремился, и вдруг начала бледнеть. Я испугался – а если в обморок упадёт? Что делать – держать её? Но нет, она не падает.

– Гемофилия… Это ужасно… Он умрёт?

– Мы все умрём. Знаете, в наше время есть такая поговорка: кто не курит и не пьёт, тот до смерти доживёт. Именно это и случится с Алексеем. Он будет болеть, страдать, но не умрёт до самой смерти. Которая наступит не от гемофилии.

Царица быстро приходит в себя. Метания в крайние эмоции закончились, и она говорит уже более официально, устанавливая дистанцию:

– Я должна спросить вас о Государе. Долго ли он проживёт? Вам должен быть известен год его смерти.

– Даже месяц и число известны. 17 июля 1918 года, рано утром.

– Как, всего через 15 лет? А наследник… Ему тогда будет 14? Станет ли он императором в таком возрасте?

– Нет, Александра Фёдоровна, стать императором ему не суждено.

– Понятно… И как же я буду без него? Не лучше ли мне с детьми уехать за границу?

– Не беспокойтесь об этом, вы без него не останетесь. Вы с ним будете жить счастливо, и умрёте в один день.

– В один день? Кажется, я поняла. Бомба?

– Нет, вы с ним умрёте от пуль.

– Так нас застрелят эти ужасные террористы? Эсеры, да?

– Я точно не знаю, может, и будут среди них эсеры, но в основном это будут большевики. В общем, тоже революционеры, но с несколько другими идеями.

– Я бы их всех повесила.

– Но могу вас утешить: через несколько десятилетий церковь признает вас страстотерпцами.

– А дети? Кто позаботится о них? Здесь, в России… Если бы вы знали… Эти великие князья, мои родственники… Не лучше ли им будет в Англии?

– Всего лишь страстотерпцы, но вы в России будете популярны. Я во многих храмах видел икону, где вы все всемером, вы с Государем, четыре дочери и сын. Больше у вас детей не будет.

– Семеро? Они посмеют… Мой сын, мои девочки!

– Да, это ужасно, но плохого будет много. Две войны, две революции, потом ещё гражданская война, эпидемии, голод. После вас монархии уже не будет.

– Да, теперь я понимаю Ники. Это я так называю Государя…

– Знаю. И про Санни, и про солнышко. А Алексей будет лучик.

– В общем, я его понимаю. Так сразу это трудно переварить. Так вот что значила та ужасная песня… Я… Я больше не вынесу. Давайте всё это отложим на завтра. А мне… Мне надо укладывать детей. Как это делать в таком состоянии? Ольга… Она может догадаться. А вы… Я слышала, вы и сказки знаете? Ольга – она очень любит что-то новое услышать. Не будете ли вы так любезны….

– Охотно. Я и своей дочке сказки рассказывал, пока она не выросла.

– Ваша дочь… выросла? Да, Константин Дмитриевич говорил про ваш возраст. Но поверить в это трудно. Хотя я уже верю. Хорошо, пойдёмте.

У великих княжон, оказывается, имеются отдельные каюты, хотя и небольшие.

– Ольга… Вот, господин Попов, он знает сказки… Надеюсь, тебе понравится, а я пойду, уложу Настю.