– Вы ещё не сталкивались с этой прогнившей системой. Вас ещё жареный петух не клюнул в одно место.

– А кому легко, Владимир Ильич? Да, изменить судьбу империи, возможно, и мира… Но ведь шанс есть. Вы ведь умеете использовать шанс, если он вам представился, даже и неожиданно? Знаете, я думаю, ключевой вопрос следующий: вам что нужно: отомстить за брата, разрушить страну, и тогда плохо станет всем, в том числе и царю, или помочь России, её народу? Разумеется, и прогресс ускорив.

– Я бы с наслаждением пошёл на дуэль с убийцами брата. Но разрушать страну… Я здравомыслящий человек, не фанатик. Но я понимаю, что без революции в этой стране ничего с места не сдвинешь. А уж с этим царём – нет, безнадёжно. Вы человек молодой, но разумный. Если действительно хотите помочь России – лучше вы переходите на нашу сторону, сторону революции. Самодержавие ведь тормозит не только социальный прогресс, но и технический.

– Вы знаете, что Пушкин сказал о русском бунте?

– Бессмысленный и беспощадный? Да, во времена Пугачёва так и было. Хотя… Даже тогда не бессмысленный. Народ заставил себя уважать, хоть немного. Но теперь, имея теорию марксизма, имея партию, имея пролетариат – разве теперь революция будет бессмысленной? Вот скажите честно, если сможете.

– Честно… Есть такая притча, если хотите, анекдот. Приходят двое противников к мудрецу, чтобы рассудил. И один из них рассказывает свою правду. "Да, ты прав", – отвечает мудрец. Рассказывает и другой, в своей интерпретации. "И ты прав", – говорит мудрец. И тут один из зрителей возражает: "Как же так, они оба правы, но ведь их мнения противоположны. Разве это не противоречие?" "Да, и ты тоже прав"– констатирует мудрец.

Ленин вдруг начинает заливисто смеяться. Буквально хохочет, даже слёзы выступают.

– Ха-ха-ха, "и ты тоже прав"! И кто же автор сей притчи, позвольте узнать?

– Не знаю автора, слышал, а об авторе не спросил.

– Но вы позволите мне упомянуть это при случае?

– У вас столько же прав, сколько у меня, а я вот упомянул.

– Да, но к чему эта любопытная история?

– Видите ли, я пытаюсь ответить честно. Да, в ваших словах есть доля правды. Да, марксизм, партия, вы с вашими способностями. Но и Пушкин тоже прав. Революция в России – это реки крови, это гибель значительной части образованных людей, разрушение производства. В общем, значительная деградация производительных сил. Россия и без того от Европы отстаёт, а уж после революции… Тут будет не до жиру, как-нибудь бы ситуацию стабилизировать. Вот, допустим, перейду я на вашу сторону, надеясь на революцию. Допустим даже, революция произойдёт и победит. Допустим, я останусь жив, а революция, вы знаете, пожирает своих детей. Допустим, вы станете на место царя, а я с вами знаком. Даже в этом случае мои возможности будут меньше, чем сейчас. Хотя бы из-за деградации производительных сил. Нет, всё однозначно, и для меня, и даже для вас, надо использовать возможности, имеющиеся сейчас. Тем более, что до трона вам пока далеко.

– Я и не собираюсь его занимать, я бы его сжёг на площади. В том, что вы говорите, есть определённый смысл. Но есть две, если угодно, закавыки. Во-первых, я не стал оспаривать ваши якобы большие возможности, но они, разумеется, нуждаются в доказательстве, если мы намерены говорить серьёзно. Во-вторых, вы мне предлагаете перейти в противоположный лагерь, можно сказать, покупаете меня. Но тогда будьте любезны и уплатить цену. Давайте так договоримся: вы ведь слыхали о проблеме отрезков, не так ли? Ей уже более сорока лет, этой проблеме. Так вот: вы, пользуясь своим влиянием, передаёте эти отрезки крестьянам, причём безвозмездно. Этим мы убьём сразу двух зайцев: вы докажете ваше влияние, а я получу свою цену. Вы скажете, что цена велика? Да, я высоко себя ценю. И я, увы, упрям – без этого я не брошу всех своих товарищей, всю свою жизнь. Вы ведь понимаете, что будет с моей репутацией в революционной среде, если я начну сотрудничать с правительством? Уж не в этом ли и состоит ваша истинная цель – подорвать мою репутацию? Вполне в духе охранного отделения.

– Владимир Ильич, знаете, на какую сумму мы с товарищами собираемся оборудования закупить? В берлинский банк переведены сто пятьдесят миллионов рублей, обеспеченных золотом. И мы обдумываем, не взять ли ещё оборудования в кредит. А мы можем его вернуть, государство гарантирует. А вы думаете, что я, наряду с этим, ещё и вашей репутацией занимаюсь. Вы ведь пока не согласились на моё предложение, тем более не стали значительным лицом. Так что ваша репутация… Да и не просто её подорвать, сами знаете.

Я вам другое хочу сказать. Дело в том, что я уже поднимал перед Государем вопрос об отрезках и выкупных платежах. Об их отмене. И уже в этом году госсовет будет это обсуждать. Возможно, и даже вероятно, что всё будет решено и без вашего условия. Не сочтёте ли вы тогда, что я уплатил вам фальшивой монетой, ведь я делаю это не ради вас, а ради крестьян и ради России.

Ленин снова смеётся:

– Вы сделайте, а уж что вы при этом думаете – это для меня неважно, я же материалист. А вы? Вы материалист?

– Я вовсе не философ. Если двигатель работает надёжно и выдаёт требуемую мощность – то мне всё равно, что первично, сознание или материя.

– Хорошо, договорились. Как только я узнаю из газет, что отрезки переходят крестьянам безвозмездно, приду в русское посольство. А вы уж организуйте переезд, должность, всё, что считаете нужным.

– Можно заранее посольству инструкции оставить. Но вы в какое посольство придёте?

– Сейчас в Лондон еду, а потом… Не знаю.

– Ничего, связь есть, организуем. Но вы обещаете серьёзно работать, не уйдёте из-за какого-нибудь пустяка?

– Вы же понимаете, пути назад нет. Моя репутация…

– Ну, может быть, в адвокаты, в публицисты, в эмиграцию. Да и последователи у вас, я думаю, найдутся.

– Давайте так: три года обещаю. А что касается результатов – и Ленин выразительно разводит руками.

– Я и сам хотел вам предложить именно такой срок.

Мы уже возвращаемся к отелю, и тут Ленин меняет тему:

– Вы говорили о ваших товарищах. И кто же это?

Кажется, он весьма любопытен. Видимо, объём памяти позволяет собирать гигантские массивы информации. Да и объём головы – череп весьма внушительный, особенно это заметно на фоне его маленького роста.

– Это господин Шварц из посольства и господин Костович, тоже изобретатель, как и Тринклер, и тоже создатель замечательного двигателя, но несколько другого рода.

– Костович… Он серб?

– Да, и родился в Австро-Венгрии. Но работает в России.

– И что же, оценили в России его талант?

– Увы, не сказал бы. Но я надеюсь это исправить. Надеюсь и ему предложить не меньше, чем вам.

– Что же, портфель министра?

– Нет, завод. Вот закупим сейчас оборудование, площадка уже готовится в Нижнем, и будет он работать, изобретать, создавать. Такие возможности – это именно то, чего он хочет.

– Интересно. Вы позволите с ним поговорить?

– На здоровье, надеюсь, он не против. Вы хотите наедине, без меня? А господин Шварц – он вас интересует?

– Нет, с господами такого рода я разговаривать не желаю.

Костович не против беседы с неведомым ему господином Ульяновым, а мы с Эльзой тем временем идём погулять по Штутгарту. Я не наелся одним круасаном, она покушать всегда не против, и мы ещё раз завтракаем в открытом кафе, под деревьями. Затем и в магазины заходим. Мне нравится покупать ей хорошее бельё. Она, кажется, искренне рада таким не самым дорогим подаркам, а мне хорошее настроение любовницы не помешает.

Ленин уже ушёл, и вероятно, готовится к переезду в Лондон, а Костович заметно впечатлён состоявшимся разговором.

– Умный человек… Хороший человек. И он так хорошо понимает нашу несчастную Сербию, наши беды. Турки, австрийцы, хорваты, албанцы… А надеяться можно только на себя и на Россию. Но Россия далеко…