От новых занавесей, повешенных на лето, веяло холодом — такой же, а может быть даже еще больший холод исходил от самой Ённокими. Она была одета в пять нижних платьев бледно-лилового цвета на голубой подкладке, поверх них — накидка «опавшие листья», вытканная зелеными и желтыми нитями. Она казалась настолько бессильной — будто лишилась своего тела, но это только добавляло ей обворожительности и благоуханной прелести. Ее дочка выглядела милой, как куколка, она уже начала подниматься на ножки. Химэгими остановил взгляд на девочке. Что бы ни случилось, покуда он жив, он станет посещать отца с матерью, но здесь он, верно, в последний раз, ибо для чего ему сюда возвращаться, — подумал он и даже не заметил, что некоторых присутствующих здесь придворных дам он раньше никогда не видел.

— Когда меня не будет больше на этом свете, станешь ли ты вспоминать меня добром? — спросил он, приблизившись к Ённокими.

От стыда она покраснела. Необычайно хороша и благоуханна!

Голос ее дрожал, она была такой юной и изящной, но стоило Химэгими вспомнить, что она писала «Но большее о ком не знают люди…», он со стыдом осознал, что она не любит его так, как того, другого… Ему хотелось думать — все, с него достаточно, он совершенно к ней остыл, но сегодня нежность никак не покидала его. Это было так нелепо!

— Знай, я говорю правду. Годами я не умел сказать о своих чувствах так же красиво, как это делают другие, но мое сердце переполняла глубокая любовь, я всегда считал, что своей глубиной она не уступит чувствам других людей, но жизнь и чаяния — не одно и то же, и ты решила, что мое чувство не так сильно, как чувство того, другого, для меня это стыдно и горько, но здесь ничего не поделаешь. Теперь обо мне сплетничают, я выгляжу глупцом, моя честь запятнана, я не знаю, что делать. Только из-за любви к тебе я до сих пор не покинул этот безрадостный мир. Наверное, я сужу слишком сурово и тебе не хочется слушать, — сказал Химэгими, прижимая рукав к лицу.

Что могла ответить ему Ённокими? Ей было стыдно и горько, она вся дрожала, капельки пота выступили у нее на лице.

Поначалу огорчив Ённокими, Химэгими теперь пытался ее утешить. Он подумал, что ему не стоит сегодня навещать отца — в его присутствии он становится нестерпимо слабым, и тогда он решил отправиться к Вакагими. Одевшись тщательнее обычного, Химэгими придвинулся к Ённокими ближе, чем это было у них принято:

«Я иду во дворец. Если будет в том необходимость, останусь там на ночное дежурство, если нет — вернусь, — сказал он, и добавил, обращаясь к дамам: — Заботьтесь о ней получше. Жаль, что у нее всегда такой скорбный вид».

Он уже был готов уйти, но девочка так трогательно заковыляла к нему, протягивая свои ручонки, что, залюбовавшись ею, он вернулся и опустился на корточки. «Отчего я не как все?! Люди считают нас отцом и дочерью, но когда-нибудь, верно, я стану для нее чужим», — он пристально глядел на ребенка, и его глаза невольно наполнились слезами. Подержав на руках девочку, он вышел. Людям казалось, что он выглядит еще более благородно и притягательно, чем всегда. Ему было девятнадцать. Ённокими была тремя годами старше. Его обаяние лилось через край, достигая, как говорится «кончиков рукавов». Но вот появилась его охрана, он остановился на краю веранды и задумчиво прочел:

Голос его был великолепен.

Химэгими дошел до Сверкающего павильона. С Вакагими были лишь несколько дам. В саду только что привели в порядок посадки гвоздики, и Вакагими хотелось посмотреть, что из этого вышло. Перед ней стояла небольшая ширма. Брат с сестрой мирно беседовали, и дамы, не желая им мешать, скользнули за занавески.

— Начиная с осени я чувствую себя соверщенно больным, меня одолевают тяжкие думы, наверное, моя жизнь подходит к концу, за эти годы я сполна изведал, как это горько — быть другим. И вот я решил, что с меня хватит. Но что будет с родителями? У них ведь есть только ты и я, мы должны заботиться о них. Я уж не говорю о том, каково будет тебе без меня. Но только ты можешь понять, отчего так неспокоино у меня на сердце, — говорил он, и слезы текли у него из глаз.

Вакагими мучилась теми же чувствами, что и он. Она была очень застенчива и вовсе не понимала отношений между взрослыми, и только приобщась к светской жизни стала кое о чем догадываться, но она попрежнему чуралась незнакомых. Оба осознавали свою непохожесть, и это сблизило их. Они заботились друг о друге и поэтому, когда Химэгими сказал, что она сможет его понять и заплакал, Вакагими тоже было трудно сдержать слезы.

— И мне горько быть такой, как я есть, непохожей на других. Это так мучительно, сейчас, верно, не время об этом говорить, но так продолжаться не может. Сколько я передумала о том же, о чем говоришь сейчас ты — о том, чтобы схоронить себя в горах. Так продолжаться больше не может! Я все больше думаю о нашей горькой судьбе, — сказала она, заливаясь слезами.

Химэгими понимал, что она говорит правду. Сквозь бледно-лиловую ткань занавески Химэгими мог видеть, что на ней одеяние «гвоздика» — пять нижних платьев цвета красной сливы на голубой подкладке, поверх — платье «опавшие листья», вытканное зелеными и желтыми нитями. Она выглядела необыкновенно привлекательной. «А ведь такое одеяние предназначалось мне!» — он снова вспомнил про свое тело, и мысли его были печальны и горьки. Вакагими же подумала о том, какой Химэгими блестящий и благоуханный. Даже сейчас, когда он так осунулся, он был очень красив и изящен. На людях Химэгими выглядел сурово и мужественно, но сейчас он пребывал в затруднении и растерянности, он казался таким мягким, милым и близким. «Какие мы с ним странные, ведь это я должна была быть такой!» — подумала Вакагими. Они смотрели друг на друга, беседовали о своих тревогах и волнениях и горько плакали. Разделенная печаль не позволяла им расстаться.

Шло время, стемнело. Собираясь уходить, Химэгими обронил:

— Почему никого нет рядом с тобой? Позови кого-нибудь.

Вакагими провожала Химэгими испуганным взглядом — в его поступи появилось что-то необычное.

Отпуская своих телохранителей и приближенных, Химэгими сказал:

— Сегодня я остаюсь на ночное дежурство в Сверкающем павильоне. Утром будьте здесь с экипажем.

К этому времени Сайсё уже переоделся и поджидал Химэгими у северного поста в легком запряженном волом экипаже, в каком путешествуют люди незнатные. Химэгими незаметно вышел к нему. Будто во сне, он сел в экипаж, и они отправились в Удзи. По дороге Химэгими одолевали мрачные мысли. Ясная луна красиво освещала дорогу. Когда они достигли гор в Кохата, где уже некому было удивляться необычным путникам, Химэгими достал флейту. Он привык к ней с детства, и только эту флейту он взял с собой. Вряд ли ему доведется теперь играть на ней. И эта горечь присоединилась к другим его потерям. Всю свою тоску вложил Химэгими в игру — звуки были несказанно прекрасны. Сайсё же, отбивая такт веером, пел.

Место, куда они приехали, оказалось чудесным — ведь Сайсё сам выбрал его. Внутреннее убранство дома было тоже прелестным. Чтобы Химэгими не осталась без помощи, Сайсё отправил туда двух дочерей своей кормилицы и еще несколько совсем молоденьких девушек, которые вряд ли отдавали себе отчет в том, что происходит. Они уже были на месте и ожидали прибытия Химэгими.