Безусловно, и мы были не менее любопытны. Нас также интересовали труд и жизнь японского учителя, его место в общественной жизни, идеалы и стремления.

Из бесед с нашими знакомыми и из всего увиденного нам было ясно, что труд и энтузиазм, горячая влюбленность в свое дело — все это есть у лучших представителей японской интеллигенции.

Но как отличается положение этого неутомимого труженика от жизни учителя в нашей стране! Как много бюрократизма, рутинности, косности, старорежимной неподвижности приходится преодолевать преподавателю средней и высшей школы Японии в своей работе! Каким поистине недюжинным должно быть упорство учителя, чтобы бороться против тенденций реваншизма и ремилитаризма, дух которых правящие классы хотят насадить в среде молодежи, каким настоящим героизмом должен он обладать, чтобы выстоять в борьбе против наступления, развернутого правительством в последние годы на прогрессивную японскую интеллигенцию.

Никкёсо — профсоюз японских учителей насчитывает свыше 600 тысяч человек, это самый большой профсоюз страны. Боевая молодежь в его рядах имеет за своими плечами немало сражений, немало побед в борьбе с правительством за свои права.

Наступление на прогрессивную интеллигенцию правительство развернуло особенно широко весной 1958 года. С середины 1957 года в Японии появились признаки экономического спада. Показатели выпуска продукции в статистических ежегодниках и толстых экономических журналах, прежде подымавшиеся по клеточкам таблиц, застыли, а потом стремительно кинулись вниз.

На складах стали скапливаться горы готовой продукции. Предприниматели, столкнувшись с серьезным экономическими трудностями, как обычно в таких случаях, попытались переложить все тяготы на плечи трудящихся. Начались массовые увольнения рабочих, перевод на положение временных, сокращение рабочей недели, косвенное снижение заработной платы.

Но, как известно, наступление на жизненный уровень трудящихся влечет за собой наступление идеологическое, вернее, это два процесса, которые всегда сопровождают друг друга, затрагивая самые различные сферы общественной жизни. Справиться с растущим движением трудового народа в Японии — задача в наши дни далеко не простая. Даже такие средства, как массовые аресты, ныне оказываются малодейственными. Сегодня ими нельзя запугать борцов Японии, ряды которых множатся с каждым днем, и тем более нельзя остановить мощные волны осенних и весенних наступлений трудящихся.

Однако реакция все еще не отказывается от новых и новых попыток подорвать неистребимый дух сопротивления, расправиться с теми, кто стоит во главе движения, чья жизнь — каждодневный подвиг. Одной из таких попыток и было наступление на прогрессивную интеллигенцию. Наиболее ярко оно проявилось в борьбе против профсоюза учителей.

Почему именно учитель оказался в поле зрения реакции?

Никкёсо в массе своей состоит из довольно молодых людей, переживших войну. Они никогда не смогут забыть атмосферу военного угара, разгул шовинизма, ужасы Хиросимы. Тем настойчивее их борьба за счастье молодого поколения, за его не омраченное пожарами войны будущее.

Правящие круги Японии прекрасно сознают, что во многом учитель формирует демократические убеждения молодежи, воспитывает ее в духе ненависти к войне, стремления к миру и готовности к борьбе за свои идеалы. Сегодняшний японский учитель — это рядовой огромной армии, ведущий неустанные тяжелые бои на самой Передовой линии огня. И этот живой пример, который учит критическому отношению к действительности, учит не сгибаться перед силой, — лучшее, что может дать учитель своему ученику.

Но жизнь японского учителя на виду не только у ученика. Возвращаясь как-то из очередной поездки, мы остановились у маленькой деревушки, поджидая спускающуюся с горы встречную машину. У обочины дороги стояли два крестьянина и о чем-то спорили, энергично жестикулируя. Не успели мы понять, в чем предает спора, как один из спорщиков уверенно заявил:

— Пошли к учителю, он разберется, — и оба решительно зашагали к деревне.

Эта сценка весьма обычна для японской деревни. В Японии, как и во многих странах Востока, до сих пор существует своеобразный культ учителя — к нему идут с разными делами и вопросами, для множества семей он признанный друг и советчик.

И деревне, и городу так нужен этот постоянный огонек свободомыслия и мужества, неброское, но стойкое пламя которого притягивает не только молодежь, но оказывает влияние и на многомиллионные массы родителей.

Однако для деревенских боссов, помещиков и зажиточных крестьян, рассчитывающих подольше сохранить свое влияние в деревне, так же как для хозяев капиталистических предприятий в городе, фигура прогрессивного, энергичного учителя очень опасна. Именно поэтому репрессии обрушились на учителей.

Раньше учебные программы хотя и составлялись на основе инструкций министерства просвещения, но решающее слово в их разработке принадлежало советам по образованию — выборным органам в каждом городе и префектуре.

В 1957 году началась замена членов этих, как правило, демократичных органов назначаемыми министерством представителями. Система назначения прежде всего привела к тому, что министерство просвещения получило возможность утвердить угодные ему кандидатуры. Состав советов незамедлительно изменился, в нем большую роль стали играть люди с реакционными взглядами.

Одним из способов воздействия правительства на боевой профсоюз учителей было введение системы аттестации. Советы по образованию разработали квалификационные правила, по которым все учителя делились на пять групп — очень хорошие, хорошие, обычные, слабые и очень слабые.

Успехи преподавателя в его педагогической работе и его личные качества рассматривались в соответствии с квалификационной таблицей из 150–170 вопросов. Вопросы самые разные — выполняет ли данный учитель правила преподавательской работы в школе? Дает ли ученикам достаточные знания? Точно ли соблюдает распоряжения школьной администрации? Дисциплинирован ли, аккуратен, вежлив, честен, порядочен? Содержит ли в порядке свои вещи, одежду, скромен ли в личной жизни?

Каждый из вопросов давал простор произволу членов советов по образованию. По их заключению преподавателя могли перевести из города в деревню, снизить заработную плату и даже уволить. Система аттестации превращала советы во всесильные организации контроля, з карающую инстанцию для профсоюзных активистов, для так называемых левых учителей. Расчет реакции был прост — запугивая репрессиями, подорвать волю учителей к борьбе, резко изменить общее направление в — системе образования.

Введение аттестации вело к полному уничтожению демократической системы просвещения, насаждению в школе махровой реакции. Борьба за идеологическую обработку молодежи приняла совершенно открытые формы. В школу вновь стали проникать идеи реваншизма, воинственного духа самурайства, духа, требующего возрождения японской армии и пересмотра препятствующей этому конституции. Изменялись учебные программы, курсы истории, на страницах школьных учебников вновь стала оживать изгнанная с них фигура императора как живого символа «Великой Японии», представителя «вечной и непрерывной» династии, объединяющего японский народ для «великой миссии», о которой пока говорилось глухо, скороговоркой.

За десятилетия, прошедшие после окончания второй мировой войны, японцы привыкли к тому, что в журналах и газетах появляются фотографии императора Хирохито, императрицы Нагако, их детей, широко освещается их частная жизнь, где они выглядят вполне обычными людьми с человеческими достоинствами и недостатками. Вырастало новое поколение, которое смотрело на императора совсем иначе, чем отцы, падавшие ниц и ползавшие на коленях перед императорским дворцом. Да и сам Хирохито и его семья в последние годы совсем не чуждались «паблисити». Журналы пестрели статьями о меблировке императорских апартаментов, о свадьбе наследного принца Акихито, нарушившего традиции императорского дома, женившись на женщине «некоролевской крови» — дочери мукомольного магната.