В бажовских сказах, как и во всем мировом фольклоре, действуют змееподобные существа обоих полов. Если «усреднить» уральских волшебных пресмыкающихся (от исполинского Великого Полоза до маленькой Голубой змейки), то они вполне сойдут за арийских нагов — хранителей сказочных пещер, освещенных блеском золота и драгоценных камней. Как и наги, бажовские змеиные персонажи бывают лютыми и, напротив, покладистыми. Причина? Она проста: во все времена практиковалась дискредитация обычаев, традиций, кумиров, тотемов, религиозных воззрений и идеологии чужих народов и племен. Со временем это нередко приводило к полной демонизации культовой системы и нетерпимости к взглядам чужаков. Подобная тенденция закреплялась и в фольклорных образах. С точки зрения современного человека, воспитанного на европейской традиции, дракон или змей (вроде русского Змея Горыныча) — абсолютное зло. Не так у восточных народов (китайцев, японцев, вьетнамцев, корейцев, тайцев, бирманцев, индонезийцев и т. д.), где дракон нередко является олицетворением мудрости и добрых деяний.

Данная тенденция отчетливо прослеживается и в великом индийском эпосе «Махабхарата», где многие главы целиком посвящены исключительно змеям (нагам), а одна из начальных книг традиционно именуется «Сожжение змей». В ней рассказывается о ритуальном убийстве (сожжении) сотен тысяч (если не миллионов) змей в отместку за умерщвление внука Арджуны Парикшита властителем Подземного царства, царем нагов Такшакой. Во время этого жертвоприношения, несомненно имеющего исторические корни, и была рассказана «Махабхарата» в полном ее объеме и с экскурсами в легендарную историю змей-нагов. Полное истребление змей, как известно, предотвратил легендарный мудрец Астика, рожденный от отца-человека и матери-нагини; он был внуком одного из трех великих царей-нагов — Васуки (двое других — Шеша и Такшака). В великой индийской поэме характеристика добрых змей-нагов вложена в уста одного из них:

В русском фольклоре можно найти отголоски подобных взглядов. Достаточно еще раз обратиться к уже упоминавшемуся циклу русских былин о Добрыне Никитиче и колдунье и обольстительнице Маринке (Марине Игнатьевне). Скажем, такой эпизод былины, как сожительство Маринки со Змеем Горынычем, трудно назвать тривиальным. Из-за Змея, собственно, из-за нанесенной чудовищному полюбовнику обиды и затеяла Маринка проучить Добрыню и обратила его в тура (о чем уже говорилось выше).

Змей — полюбовник колдуньи Маринки — живет не в каких-то там пещерах где-нибудь далеко в горах, а в самом Киеве, в обыкновенном тереме; мало того — еще и в посиделках с красными девушками участвует. Добрыня, бросив камень в окно, так напугал Змея, что тот сначала обделался с головы до ног, а затем бросился бежать из дома своей подруги, где до того жил припеваючи. А Маринка ему вослед:

Одним словом, мы вновь вернулись к тому, с чего начали. Но на этом злоключения Добрыни с Маринкой не заканчиваются. Они становятся мужем и женой. Правда, медовый месяц продолжался недолго, точнее — и вовсе его не было. Ведьма она и есть ведьма — какая бы ни была распрекрасная и любвеобильная. Потому и настигла ее заслуженная кара: Добрыня искромсал колдунью саблей на куски.

Акценты на еретичество колдуньи Маринки — результаты позднейшей литературной обработки: сказители, певшие былины, были ревностными христианами да еще и старообрядцами — путем добавления соответствующих эпитетов и крепких словечек они также пытались внести свой посильный личный вклад в борьбу с остатками язычества. В целом же за конкретными былинными образами и сюжетами просматривается древнейшая мифологема соединения (и соития) двух начал — Мужского (змеиного) и Женского. Носительницей последнего становится колдунья Маринка, которая, как уже отмечалось выше, является фольклорной визуализацией архаичного женского божества смерти Морены. В обобщенном философском плане получается: и Мужское, и Женское начала — оба воплощают в себе единство жизни и смерти.

Во взаимоотношениях Змея Горыныча и Добрыни тоже много неясного. В хрестоматийном варианте былины о Добрыне Никитиче, записанном еще Александром Федоровичем Гильфердингом (1831–1872) от знаменитого онежского сказителя Трофима Григорьевича Рябинина, рисуется следующая, знакомая со школьной скамьи, картина:

Вопросы между тем возникают — и небезосновательные — даже при чтении классической былины. Никакой битвы между Добрыней и Змеем, как это обычно преподносится на полотнах известных художников или современных книжных иллюстрациях, в данном варианте былины (а также в большинстве других) не происходит. Между ними, оказывается, заключен договор (и даже на бумаге оформлен) — до бою-драки и кровопролития дела не доводить:

Это Змей говорит. А Забава Путятична, любимая племянница Владимира Красное Солнышко, похищенная у стольнокиевского князя, чувствует себя в змеиных чертогах вполне комфортно. Добрыня совершенно спокойно и без особых проблем вывел ее из подземных пещер вместе с другими заложниками. В чем же дело? Откуда такая идиллия? Да ничего особенного, в общем-то обычная повседневность любой войны: обмен пленными, переговоры с парламентерами. Весь вопрос: кто с кем воюет? И почему? В другом варианте всё той же былины Змей (точнее — Змея, ибо там чудище выступает в женском роде) величает Добрыню старшим братом, а себя — его младшей сестрой. Это что еще за родственные отношения? Да все те же, о коих уже говорилось выше! Тотемные отношения, кажущиеся странными и непонятными современным людям.