И, наконец, Славин подходит к тому, что для меня действительно наиболее важно — к моему пониманию того, что Маркс называл общественной собственностью. Я согласен со Славиным в том, что моя трактовка Маркса в этом пункте расходится с общепринятой. Но, возражая мне, он, как мне кажется, лишь подтверждает мою правоту.
Похоже, его опять смущает (или возмущает) мой идеализм. Спешу заверить его в обратном. «Обобществление духа», с которым я метафорически связал понятие общественной собственности, не исключает собственности на то, что этим духом создано, — материальные средства производства. Об этом у меня в статье сказано достаточно отчетливо. Здесь опять же все дело в том, как понимать материальное. Для Славина материальное — синоним вещественного, предметного (станки, приборы, технические орудия труда), для меня материальным является и знание, заключенное в вещах. Трактор — несомненно, достижение научно-технической мысли, но обобществлению подлежит не сам трактор как орудие сельскохозяйственного труда, а воплощенное в нем научное знание. Владелец трактора никак не может быть единственным собственником знания, послужившего для его изготовления. Покупая книгу Пушкина, мы не делаем же своей частной собственностью его творчество, которое по сути своей принадлежит каждому. А наука, воплощенная в технике, столь же идеальна, сколь и материальна. И не надо смешивать эти два вида собственности — собственность на материальные вещи и собственность на заключенное в них знание. Первая может быть только частной, вторая — общественной, т. е. принадлежащей каждому.
Славин, как мне кажется, отождествляет материальное с вещественным, исключающим все идеальное, т. е. понимает его сугубо натуралистически. Типичная ошибка старого, так называемого созерцательного, материализма, ставшая источником «товарного фетишизма». Именно с таким пониманием «идеального» (как находящегося где-то за пределами материального) и боролся Э. В. Ильенков. Стоимость, например, есть идеальное, заключенное в самой вещи — товаре, и потому материальна, а не природна. Объектом реального обобществления является как раз то идеальное, что заключено в вещах и предметах и что в условиях разделенного труда и рыночных отношений предстает в виде их стоимости и цены. Она возникает как следствие замены в процессе производства абстрактного труда рабочих всеобщим (или научным) трудом, превращения науки в производительную силу. Или для Славина всеобщий труд — тоже только духовный, не имеющий прямого отношения к материальному производству? В результате внедрения науки в производство с продуктов труда, как писал Маркс, «совлекается форма меновой стоимости», благодаря чему они предстают уже не как товары, а как воплощенное, материализованное знание.
Отсюда следует, что общественная собственность — не собственность всех на что-то (непосредственно коллективная собственность), а собственность каждого на все общественное богатство, как оно представлено наукой и культурой в целом (индивидуальная собственность). Именно так понимал общественную собственность Маркс, усматривая в ней наиболее существенный признак социализма и коммунизма.
С этой точки зрения ни государственная, ни колхознокооперативная собственность не являются общественной собственностью, как нас тому учили. Как государственная фабрика не является синонимом социализма в его марксовом понимании, так не является им и собственность трудового коллектива. Государственная собственность, по характеристике Маркса, есть «грубый коммунизм», доводящий до логического конца принцип частной собственности, ее превращенная форма существования. Государство предстает здесь как «совокупный капиталист», а все население страны — как находящийся на службе ему пролетариат, причем лишенный права отклониться от этой службы. Собственность трудового коллектива есть рудиментарная форма общинно-коллективной собственности (своеобразная заводская община), которая в определенных обстоятельствах может способствовать переходу к общественной собственности, но ни в коей мере не заменяет ее собой. Общественная собственность, повторим, делает человека не только совладельцем предприятия, на котором он работает, но собственником всего общественного богатства, которое существует в форме культуры.
Ссылка на то, что культура (например, произведения искусства) может в современном обществе находиться в частных руках, указывает лишь на то, что общественная собственность не распространяется пока на все виды духовной деятельности, не стала реальной в масштабе всего общества. Славин добавляет к этому, что и не станет, пока мы не поможем ей своими революционными действиями. Здесь я спорить не буду: любовь к революции ничем не вытравишь. Но, призывая к революции, надо думать и об ее последствиях. Пытаясь сменить форму собственности революционным путем, т. е. до того, как созрели для этого необходимые материальные предпосылки, — Маркс и Энгельс характеризовали подобную революцию «забеганием вперед» — легко вернуться к тому же, что было и раньше, оказаться в ситуации еще большей несвободы. А кто считает возможным пожертвовать свободой во имя ускоренной индустриализации, не должен называть себя социалистом. Даже если, как советует Славин, телегу — «революционную смену отношений» — поставить впереди лошади — «создания технологического и организационного базиса», то все равно непонятно, как можно изменить отношения, да еще революционным путем, не меняя старого базиса. Очевидно, только посредством насилия, которое ведь еще неизвестно, куда выведет.
От вопроса о революции Славин без всякой видимой логики переходит к вопросу о равенстве, не забыв, естественно, предупредить о допущенных мною «существенных передержках», вообще о моей манере выдавать собственное мнение «за истину в последней инстанции», хотя все мои аргументы «просто не верны». Дальше следует текст размером в полстраницы, смысл которого я постиг с большим трудом.
Оказывается, труд одного качественно равен труду другого, если он может быть измерен в одних и тех же количественных единицах, например в «человеко-часах» (?). Единая система измерения выдается за равенство, причем не только количественное, но и качественное. Я, например, равен Березовскому, поскольку мой и его доход измеряется в одних и тех же рублях. Лилипут равен великану, так как их рост измеряется в метрах и сантиметрах. По моему мнению, никакой дележ, даже самый равный, не приведет к фактическому равенству, поскольку люди разные. Славин отвечает — дудки, все можно уравнять путем простого количественного измерения. Люди равны друг другу, поскольку измеряют труд в одних и тех же единицах времени, получают доход в одной и той же валюте и наедаются примерно одним и тем же количеством пищи. Вот и спорь после этого. В цифрах, конечно, можно все приравнять друг к другу, но разве в этом состоит равенство людей?
Измерение труда рабочим временем, утверждает Славин, позволяет его качественно оценить. Все верно с точностью до наоборот: измерение труда временем означает абстрагирование, полное отвлечение от его качественной определенности. Непосредственный труд в материальном производстве, измеряемый рабочим временем, является абстрактным трудом, в котором не учитывается его качественное содержание. Но и абстрактный труд уравнивает людей лишь в функции рабочей силы, т. е. безотносительно к их индивидуальности и природной одаренности. Если это и есть равенство, то оно подобно равенству абстрактных величин, лишено всякой качественной определенности и индивидуального своеобразия. От такого формального равенства социализм и хочет освободить человека.
Первая часть статьи Славина заканчивается абзацем, начинающимся с привычных слов: «К сожалению, Межуев так и не понял…» Не понял я, конечно, отличия социализма от коммунизма. Вот если бы понял, то и спора бы не было. Сказанное мною Славин признает относительно верным по отношению к коммунизму, но не к социализму. Об искусственном и не во всем оправданном их противопоставлении я говорил выше. Вся же статья Славина позволяет судить о характере затеянной им полемики. Я действительно «бегу» от реальности, которую он называет социализмом, не желаю ее признавать таковой (хотя и не считаю нужным отрицать положительное и хорошее, что тогда было). Славин же, по моему мнению, остается в кругу того представления о социализме, которое навязывалось нам в оправдание этой реальности (хотя и не без некоторых критических замечаний в ее адрес). В итоге в своем понимании социализма он оказывается там же, где мы были и раньше. Такой способ доказательства «от реальности» я называю «бегом на месте», ничего не меняющим ни в самой реальности, ни в нашем сознании о ней. Он лишь восстанавливает аргументацию и стилистику дисциплины под названием «научный коммунизм», которая преподавалась у нас в приснопамятные годы «реального социализма».
