Впрочем, вас могли оглушить и скинуть в один из здешних бездонных колодцев, попросту позарившись на новые ботинки.

Когда впереди послышались шум и крики, я отступил к стене и сунул руку в карман с револьвером, но тревога оказалась напрасной: по проходу промчался какой-то местный сумасшедший в грязном рубище и с копной давно не мытых волос.

— Сиятельные — суть порождения диавола! — на бегу вопил он во всю свою луженую глотку. — Диавол раскидал по земле свое отравленное семя, и выросли из них мерзкие уроды с мертвыми глазами убийц!

Псих скрылся за поворотом, а я огляделся и с немалым удивлением отметил, что никого из местных обитателей эти крамольные крики нисколько не удивили, словно подобные разговоры были здесь делом обычным и привычным. И сразу вспомнились вышибалы игорного дома на Максвелл-стрит.

Да что такое творится в этом городе? Сиятельными стали те, кто в первых рядах выступил против падших, и вот через полвека их потомков прилюдно поливают грязью, а никому нет до этого ровным счетом никакого дела. У меня даже появилось ощущение, что профессор Берлигер в своем стремлении извести сиятельных под корень вовсе не одинок. И это немного даже напугало.

Я передернул плечами, спустился на следующий уровень и сразу оказался в кромешном мраке. Освещения внизу не было, и перемещаться приходилось практически на ощупь. В отличие от прошлых визитов сюда мои глаза к темноте так и не привыкли.

К счастью, от лестницы до жилища слепого рисовальщика идти было совсем немного, и я не успел набить себе шишек о выступы неровных каменных стен.

Шарль Малакар открыл далеко не сразу.

— Это ты, Лео? — спросил он после третьего или четвертого удара в дверь. — Уверен, что узнаю твое дыхание, но хотелось бы развеять сомнения!

— Это я, Шарль. Все верно.

Рисовальщик запустил меня в свое обиталище, задвинул засов и прошаркал к столу.

— Сейчас разожгу лампу. Не знаю только, остался ли керосин.

Раздалось бульканье, потом с длинным шорохом загорелась спичка, и ее дымный огонек сменился теплым сиянием «летучей мыши».

— Где это? — спросил я, оглядываясь по сторонам.

— О чем ты, Лео? — разыграл удивление худой старик, но так просто меня было не провести.

Я привстал на цыпочки, пошарил рукой по высокой полке в прихожей и без всякого удивления достал оттуда дульнозарядный капсюльный мушкет с полноценным прикладом, но до предела укороченным стволом.

— Шарль, в следующий раз, когда будешь взводить курок, делай «кхе-кхе», — изобразил я звук прочищаемого горла, снял мушкет с боевого взвода и вернул его на место. — И вообще, зачем тебе оружие?

Рисовальщик опустился в продавленное кресло и неопределенно повертел в воздухе рукой.

— Сиятельные нынче не в чести, знаешь ли.

— Все так плохо? — удивился я, снимая реглан.

— И даже хуже.

Я с болезненной гримасой опустился на кровать художника, откинулся на подушку, и немедленно в простреленном бедре начали пульсировать тугие уколы боли. Перегружать раненую ногу точно не стоило, но у меня сейчас просто не было возможности сидеть без движения. Еще и между лопаток ломило просто ужасно, шея едва ворочалась.

Шарль Малакар поднялся из кресла, уверенно, словно был зряч, взял со стола стакан с чаем и вернулся обратно.

— К счастью, мало кто заподозрит в слепом старике сиятельного, — усмехнулся он.

— Когда это началось?

— Ты все пропустил?

— Можно и так сказать.

Рисовальщик понимающе усмехнулся.

— Я чувствую, ты изменился, Лео. Что за дрянь ты употребляешь, морфий?

— Морфий, — подтвердил я.

— И, судя по сумбуру в мыслях, не колешься уже несколько дней?

— Я не кололся, Шарль!

— А я император Климент! — язвительно рассмеялся старик.

— Просто больше месяца провалялся в больнице. Морфий давали для снятия боли.

Шарль кивнул.

— Тогда все ясно. — Он немного помолчал, потом все же решил ответить на мой вопрос: — Началось это, Лео, со смертью императрицы. В «Атлантическом телеграфе» вышла статья под заголовком «Последняя сиятельная империи», и хоть там больше восхваляли Викторию, красным пунктиром прошла мысль, что время сиятельных ушло.

— Ты не читаешь газет.

— Я слепой, но не глухой! Я все слышу. И посуди сам: Климент привечал сиятельных, за время его правления они нажили себе множество врагов. Виктория избавлялась от наследия супруга, но являлась гарантом стабильности сама по себе. Ну а теперь, поверь мне на слово, прольется кровь. Старая аристократия ненавидит сиятельных, механисты считают их пережитком прошлого, а остальные попросту желают запустить руку в чужой карман.

Я приподнялся с кровати, оглядел погруженную в темноту комнату с пляшущими на потолке тенями и предложил:

— Хочешь отсюда переехать?

— Нет, Лео. Не хочу, — отказался старик и спросил: — Зачем пожаловал? Что надо вытащить из твоей памяти на этот раз?

— Человека.

— Ну хоть так! — хрипло рассмеялся старик, откашлялся и подошел к мольберту. — Сосредоточься, Лео. Сегодня у тебя в голове даже не каша, а самый натуральный студень.

Я улегся обратно на кровать и постарался восстановить в памяти нашу случайную встречу с Шоном Линчем в вестибюле отеля. Но голова была тяжелой, мысли путались, и сосредоточиться на лице рыжего ирландца никак не получалось. На границе сознания клубились непонятные образы, Шарль ругался, сминал листы и кидал их в корзину.

— Выпей чаю, Лео! — предложил он наконец. — Я заварил свой собственный сбор. Тебе понравится.

Отказываться я не стал. Мы с рисовальщиком посидели и поболтали о какой-то ерунде, а потом Шарль подтянул к себе чистый лист и несколькими скупыми движениями набросал портрет Линча.

— Извини, Лео. Это все, что я смог вытащить у тебя из головы. Завязывай с морфием.

Я осветил лист керосиновой лампой и присвистнул. На этот раз слепой рисовальщик превзошел сам себя: редкие карандашные черточки удивительным образом складывались в знакомое лицо. Именно этого человека я видел у стойки портье в тот злополучный день.

— Просто поразительно! — не поскупился я на похвалу.

— Твои слова — как бальзам на душу, — рассмеялся Шарль, ушел в темный угол и зашуршал мешочками. — Я отсыплю тебе чаю, пей три раза в день. Станет легче.

— Отлично! — улыбнулся я и, стараясь не шуметь, приподнял лампу и придавил ее основанием пару сотенных банкнот. А потом, повинуясь некоему наитию, взял из мусорной корзины один из смятых листов.

Глаза, клыки, когти.

Вертикальные зрачки, ехидный изгиб широкой улыбки, блеск загнутых лезвий.

Чеширский Кот. Его я тоже узнал с первого взгляда, хоть жуткий монстр и нисколько не походил на благодушное животное с иллюстраций Джона Танниеля.

— Держи, Лео!

Я принял от рисовальщика матерчатый мешочек, убрал его в карман, затем осторожно сложил портрет подозреваемого и поднялся из-за стола.

— Благодарю, Шарль.

— Забери деньги, — потребовал рисовальщик. — Я слышал шуршание банкнот.

— Тебе показалось, — не моргнув глазом соврал я, натянул реглан и подошел к входной двери. — Закрой за мной.

— Пей чай! — напутствовал меня на прощанье Шарль Малакар.

— Обязательно.

Я вышел за дверь и по темным проходам отправился на поиски лестницы. Разговор о сиятельных оставил тягостное впечатление, поэтому правую руку я держал в кармане с револьвером, но никто в мою сторону даже не посмотрел. То ли вид был столь откровенно недобрый, то ли просто на сиятельного я со своими прозрачными глазами больше нисколько не походил.

Броневик дожидался меня на прежнем месте. Я забрался в кузов и протянул листок Рамону.

— Вот наш человек.

Рамон Миро подсветил себе электрическим фонарем, неопределенно хмыкнул и попросил:

— Напомни, как его зовут?

— Шон Линч. И еще Рой Ллойд, но это точно вымышленное имя.

— Проверим, — кивнул крепыш, карандашом записывая имена на обратной стороне листа.