Не добившись согласия Правительства на снос Вандомской колонны, Курбе полагал, что эта проблема закрыта, но на самом деле это было совсем не так.

Гюстав Курбе. Похороны в Орнане. 1849–1850 гг.

Тем временем отдельные лица и группы активистов продолжали безуспешно агитировать за полное уничтожение колонны. 2 октября 1870 года военная комиссия VI округа Парижа единогласно одобрила доклад одного из своих членов, некоего доктора Робине: «Муниципальные власти VI округа предлагают использовать колонну, воздвигнутую на Вандомской площади в честь Наполеона I, как металл для пушек. Кроме практической выгоды мы получим от этой меры огромное нравственное удовлетворение, избавив республиканскую Францию от ненавистного памятника, который нагло увековечивает отвратительную и проклятую династию, приведшую нацию на край гибели»[10].

После провозглашения Коммуны проблема сноса колонны из теоретической перешла в практическую плоскость. На заседании Коммуны 12 апреля 1871 года, т. е. за четыре дня до избрания Курбе ее членом и за неделю до того, как он был утвержден и реально стал участвовать в работе Коммуны, собравшиеся делегаты постановили разрушить Вандомскую колонну.

Свое единственное заявление относительно колонны художник сделал лишь на заседании Коммуны 27 апреля 1871 года.

Развернувшаяся по этому поводу на заседании Коммуны дискуссия была следующим образом изложена на страницах «Журналь офисьель»: «Гражданин Курбе потребовал, чтобы декрет Коммуны об уничтожении Вандомской колонны был приведен в исполнение. Возможно… будет целесообразно сохранить пьедестал памятника, в барельефах которого запечатлена история [Первой] республики; императорскую колонну можно заменить фигурой, символизирующей революцию 18 марта [1871 года]. Гражданин Ж. В. Клеман настаивал на сломе и полном уничтожении колонны. Гражданин Андрие сказал, что Исполнительный Комитет занимается проведением декрета в жизнь и Вандомская колонна через несколько дней будет снесена. Гражданин Гамбон предложил назначить гражданина Курбе в помощь гражданам, занимающимся осуществлением этой меры. Гражданин Груссе ответил, что Исполнительный Комитет передал это дело в руки двух инженеров высшей квалификации, которые взяли на себя ответственность за исполнение».

Впоследствии Курбе утверждал, что его неверно цитировали, что он требовал разборки (deboulonnement), а не уничтожения колонны. Вполне возможно, что его слова записали неправильно. Многие другие деятели Коммуны также предъявляли сходные претензии, поскольку в то время протоколы не проверялись и секретари передавали свои записи без утверждения их выступавшими прямо в руки издателей «Журналь офисьель».

В то же время из приведенного Отчета со всей очевидностью вытекает, что с Курбе не согласовывали и даже не ставили его в известность о мерах, уже принятых для уничтожения колонны. Тем не менее впоследствии художника сочли ответственным за принятие Декрета от 12 апреля 1871 года и виновником уничтожения колонны. Истинный же автор Декрета член Исполнительного Комитета Коммуны Феликс Пиа спустя три года после описанных событий признал, что ответственность за подготовку Декрета лежит на нем. Но спасти Курбе от обрушившихся на него в связи со сносом колонны судебных репрессий было уже невозможно.

1 мая Коммуна заключила контракт на снос колонны с неким инженером-строителем Ирибом. На этом документе подпись Курбе отсутствует.

Колонна была низвергнута 16 мая. Несколько членов Коммуны произнесли краткие речи; принесли красные знамена и водрузили их на пьедестале колонны.

Вне сомнения, Курбе не мог не находиться среди тех, кто наблюдал за свержением колонны, однако держался в тени и в выступлениях не участвовал.

После вступления версальских войск в Париж 21 мая 1871 года некоторым лидерам Коммуны удалось бежать за границу, но большинство их было арестовано. Всю кровавую неделю, что длилось сопротивление коммунаров, Курбе оставался на своем посту, помогая директору Лувра оберегать национальные коллекции, понимая их художественное и историческое значение и исполняя свой долг. Вероятно, он мог бы легко бежать в соседнюю Швейцарию, но, очевидно, не предполагал всей меры грозившей ему опасности. Впрочем, на всякий случай художник сменил квартиру, перебравшись к своему старому другу, мастеру по изготовлению музыкальных инструментов А. Леконту. В то же время все его имущество оставалось на прежней квартире, которую он снимал у мадемуазель Жерар.

Явившаяся к последней полиция конфисковала сундук с бумагами Курбе. 1 июня она проделала то же самое с полотнами художника, хранившимися в подвале дома, забрав их в количестве свыше двухсот. 2 июня она обыскала мастерскую художника и опечатала ее двери. Полиция явно преследовала цель выяснить, нет ли у Курбе работ, украденных в государственных галереях. Впрочем, руководивший этими операциями полицейский комиссар признавал, что «наша неосведомленность в вопросах искусства не позволила нам определить, написаны эти полотна самим Курбе или попали к нему из других коллекций». В ночь на 7 июня Курбе был арестован на квартире у Леконта и препровожден в префектуру полиции, где его допрашивали в течение часа и задержали на ночь. В записке, которую он смог переслать своему другу Кастаньяри, художник писал: «Вчера в одиннадцать вечера меня арестовали… Я спал в коридоре, набитом арестованными, а теперь сижу в камере № 24… Положение мое не из веселых. Вот куда можно угодить, если слушаться сердца».

На допросе 8 июня Курбе заявил, что стал членом Коммуны лишь для того, чтобы иметь возможность оберегать национальные художественные ценности, и что он последовательно противился всяческим экстремистским мерам.

Тем временем о его судьбе ползли самые фантастические слухи. Не располагая достоверной информацией, журналисты дали волю воображению. В газетах было опубликовано множество всевозможных домыслов о судьбе «художника-бандита». Например, сообщалось, что Курбе умер от апоплексического удара; укрылся в Баварии; был взят войсками в плен; был убит и т. п.

В течение нескольких недель в парижских изданиях появилось бесчисленное множество злобных карикатур на художника, десятки статей и наспех написанных памфлетов с яростными нападками на него, авторы которых не стеснялись в выражениях. Например, его обзывали «бегемотом, раздувшимся от спеси, разжиревшим от безрассудства и одуревшим от спиртного»[11].

Однако в непристойности всех превзошел Александр Дюма-сын. В длинной статье, опубликованной в газете «Фигаро» за 12 июня 1871 года, он вопрошал: «…от какого невероятного смешения слизняка и павлина, от каких генетических противоположностей, из каких отвратительных нечистот произошла, например, вещь, называемая Гюставом Курбе? Под каким колпаком, с помощью какого навоза, от какого взбалтывания вина, пива, едкой слизи и гнилостных газов выросла эта громогласная и волосатая тыква, это эстетическое пузо, это воплощение безумного и немощного „я“?»[12].

Родные Курбе и его друзья пустили в ход все свои связи, чтобы попытаться хотя бы временно вытащить художника из заключения, но все было тщетно.

Гюстав Курбе. Крестьяне Флаже возвращаются с ярмарки. 1850–1855 гг.

Предварительное обвинительное заключение против него было составлено 17 июня. В конце месяца в наручниках, в тюремном фургоне его доставили в Версаль для краткого допроса, а затем вернули обратно в тюрьму. Знакомый Курбе, англичанин Роберт Рид, попытался помочь художнику, напечатав 26 июня в «Таймс»: «Г-н, руководивший упомянутыми операциями, бывший министр (?) древностей и изящных искусств Коммуны, ныне ожидающий суда в Версале, передал мне для публикации нижеследующее письмо с ответом английской прессе, обвиняющей его в том, что он лично уничтожил несколько произведений искусства в Лувре.