Когда сбили громоздкий, тяжеленный щит, появилось новое препятствие: как подсунуть его под больного? Крики, стенания, проклятия вперемежку с поучениями заполнили дом.
Одолели и это препятствие — деда водрузили на щит, который, по его совету, был приподнят в изголовье «посредством толстого полена».
Примерно четверть часа он наслаждался покоем, на все лады расхваливал чудо-ложе, возносил хвалу его изобретателю и даже высказал поощрительные слова своим столярам, чем очень их растрогал. Все ликовали.
Но вот он примолк, задумался. В наступившей тишине почудилось недоброе. Дед поерзал по доскам, повздыхал и опять закряхтел, заохал, приказал опустить щит в изголовье, приподнять в ногах…
Был поздний вечер. Бабушка вконец умучилась, изнемогла возле больного и не сдержала горьких слов:
— Ну что ты над нами измываисси? Вон Митька вовсе помирал, а никого не гонял за кольями да за досками…
Дед насупился, со свистом вобрал воздух, поперхнулся, закашлялся и яростно крикнул:
— Митьку мне в пример не ставь! Я его вылечил, знаете да! А меня кто вылечит? Он? Кто меня вылечит, спрашиваю? — Опять закашлялся, застонал, почти заплакал — и едва прожевал сквозь зубы: — Запомни, мать, следующее: у Митьки вовсе другая болезнь. Я же тяжело и безнадежно болен. — Помял губами бороду, помычал и добавил: — У меня возможен полный паралич. — Замолк, обвел глазами горницу. — Неподвижность на многие годы, знаете да…
Бабушка засуетилась, запричитала. Дарья тут же вызвалась сбегать за врачом (она уже заручилась согласием самого заведующего больницей прийти в любое время).
В ответ раздался стон:
— Никаких, понимаете ли, врачей… Если позовете без мово согласия — выгоню к чертовой матри… Медицина — обман… Организьм сам должон бороться. — Голос набирал силу, от стона перешел почти на крик: — И не мешайте мому организьму! Не мешайте!.. — Сил не хватило, голос опять сбился на шепот: — Прошу немногого: создать условия для нормального течения болезни… Только условия, чтоб не ухудшать и без того тяжелого состояния… И уж эту малость вы почли за бремя, — послышались слезы. — Три здоровых лошади не хотят помочь немощному старику отцу. — Он всхлипнул и тут же вырвался на высокий тон: — Не помогайте! Не надо! Найму сиделку, заплачу ей, сколь спросит! Пусть чужая баба ухаживает, а вы чешите языки, спите, жирейте от безделья, знаете да… — Примолк, отдышался и закончил обессиленно: — Утром же зовите Марью Петрову с Выселок. Она дело знает, в больнице подрабатывает сиделкой.
Бабушка плакала, дочери кусали губы.
Кончив говорить, дед застонал, стал корчиться на дощатом ложе.
— Ой, все кости повыворачивало… Что за пытка… Не могу на этой дыбе! Это ж дыба, а не кровать! Застенок Малюты Скуратова! А-а-а… — И закричал во все горло: — По-мо-гите!! Избавьте! Суставы ломает… Сейчас помру… — И едва слышным шепотом: — Тащите отсель эти доски…
Бабушка и тут не стерпела:
— Сам же придумал, идол.
Его подкинуло на кровати.
— Тащите вон! Выбрасывайте к чертовой матери! Не могу боле! А-а-а-а!
Бабушка с дочерьми кинулись к кровати. Каждая вынутая доска давалась так, будто ребра выдирали из больного тела.
Обессилевшие, умученные вконец женщины понесли доски назад во двор.
Когда они вернулись, дед спокойно похрапывал, отвернувшись к стене…
На другой день, словно почувствовав болезнь родителя, приехал младший сын Прохор (он работал в ближнем городке). Прохор оказался слегка под мухой, поэтому сердце его было распахнуто. Увидев лежащего отца, он, как был в шубе и заснеженных валенках, бросился обнять и погоревать вместе, но в ответ услышал истошный крик:
— Прошка, отойди! Не дотрагивайся!
Сграбаставший было отца в объятия, Прохор отпрянул и остался на коленях перед кроватью.
— …У меня ревматизьм, знаете да, в тяжелейшей форме, — прохрипел дед, отдувая в сторону всклоченную бороду. — Все болит невозможно… Помираю… Бабка и девки вовсе отказались от меня. Квохчут над Митькой. Воды не хотят подать… Ну, хоть ты приехал… Подай, сынок, мне ковш воды… Помираю от жажды… Не пил никак цельные сутки…
Услышав такое, Прохор сочувственно выругался и заплакал, уткнувшись в край одеяла, потом, не снимая шубы, не обметя валенок, бросился за водой. Изругав женщин, сидевших в кухне (те пытались что-то объяснять, но Прохор лишь зло отмахнулся), набрал корец воды со льдинками и кинулся в горницу.
— Пей, отец.
Тот застонал в ответ:
— Как же я попью?.. Шея сведенная… Голова не ворочается… руки-ноги, знаете да, отказали…
Прохор попытался подсунуть ладонь ему под голову, но раздался такой крик, что он отскочил, расплескав воду, и очумело встал посреди избы — хмель мигом вышибло.
— Сейчас, отец, я врачей позову. Чего ж они, сволочи, своего заслуженного работника забыли? — Поднял шапку, в сердцах брошенную давеча на пол. — Да они без порток бегали, когда ты эту больницу подымал! И теперь помочь не хотят! Я наркому здравоохранения правительственную телеграмму! Сейчас же! Погоди, только до почты добегу! Такой тарарам устрою — чертям тошно станет! Надо лечиться, отец, а не лежать сложа руки!
— Нет, нет! — раздался ответный стон. — Не надо! Никуда не ходи! Никто не поможет… Нарком тоже не поможет… Медицина бессильна… Я знаю свою болезнь. Это надолго. Впереди — полный паралич, знаете да… — Он со значением помолчал и не торопясь стал обосновывать новую мысль. — Поскольку возможна полная неподвижность, к ней, знаете да, надо готовиться немедленно. — Пожевал бороду, вздохнул глубоко. — Только ты, Проша, можешь мне помочь. — Закрыл глаза, раскручивая про себя некий замысел, потом повеселевшим, вполне бодрым голосом: — Сделай, Прошка, следующее: во дворе, на полке у верстака, найдешь блок. Там же — связка новых веревок (летось подарил Михал Семенов из Крутиц)… Все бери и тащи сюда. Начнем делать приспособление для мово перевертывания, иначе я помру голодной смертью и от жажды. Иди скорей.
Прохор поспешно направился к двери, но отец остановил его:
— Еще вот что: найди там большой крюк с винтовой резьбой, но не ржавый, а новый (давеча Кузьма Петров, кузнец из Исад, принес). Да не забудь инструменты: коловорот, перо к нему — среднее, стамеску малую, на всякий случай, молоток и прочее — сам сообразишь… Дело, видишь ли, в следующем: перво-наперво, надо провернуть отверстие в балке на потолке, аккурат над серединой кровати, и ввернуть туда крюк… потом блок, и так далее… Иди.
Вскоре Прохор вернулся, нагруженный всем, что требовалось. Отец его с нетерпением ждал.
— Так. Все верно. Теперь тащи стремянку. Без нее не обойдемся.
Прохор размахнул дверь, через весь дом потянуло холодом.
— Избу выстудите — куда это годится! — заворчала бабушка. — Серёдь зимы двери настежь. Лето, что ль? Токо грубку истопили — обратно, что ль, за дровами итить?..
Прохор уже тащил из сеней стремянку.
— Знаешь, мать, для здоровья отца ничего не жаль. Если понадобится, кубометр в день станем жечь. Машину в день — во! Я так считаю. Не цените вы старика, забыли больного человека. — Он зло плюнул в таз под рукомойник. — Это сговор какой-то… И врачи-вредители с вами заодно.
Бабушка опять пыталась возразить, но сын только отмахнулся. Установил стремянку, скинул на сундук шубу и, не теряя времени, полез к потолку с коловоротом.
Начали выбирать место для крюка.
— Возьми веревку и гирьку — сделай отвес, — приказал дед, — иначе точности не будет никакой, знаете да.
Прохор слез со стремянки и удалился в сени искать гирьку. Вернулся, привязал к веревке.
— Сходи еще в сени — там в ящике есть мел кусковой — возьми, отметишь, где сверлить…
Прохор покорно, однако уже с некоторым раздражением отправился за мелом.
— Теперь полезай, наметим, — удовлетворенно сказал дед.
Прохор снова взобрался на стремянку.
— Спускай отвес.
Гирька закачалась возле бороды.
— Не туда. Подай подальше, чтоб пришлось у поясницы.
