– Вы мне сегодня были очень срочно нужны, – сказал он ему, – потому что дело, которое изложу, несомненно будет решено согласными голосами; речь идёт только о том, чтобы ты, брат, нам его не испортил.
Все молчали, слушая.
– Вы знаете, что творится в Польше, – говорил дальше Цёлльнер, – в самом деле, если бы мы там распоряжались, это было бы не лучше.
Он презрительно улыбался.
– Последствия не поддаются рассчёту, – прибавил он, – но беспорядок и анархия надолго обеспечены. За этим идёт бессилие; чего ещё желать?
– Я слышал, этот сброд выгнал Люксембурга, – прервал Валленрод, – но он вернётся с местью.
– Мы желаем ему этого, – сказал Цёлльнер, – потому что мы предпочли бы его над другими. Однако с королевой Елизаветой, дамой непостоянного ума, странной, ни за что ручаться нельзя. Ходит разная информация, будто она предпочитает для дочки француза или итальянца. А между тем анархия. Великополяне убивают друг друга, нашего соседа Семко Мазовецкого силой тянут на трон!
Двое или трое из слушавших командиров пожали плечами.
– Это ещё ребёнок, юноша, – сказал один.
– Также его очень легко вовлекут, – ответил Цёлльнер. – Бартош из Одоланова, рыцарь, посланник, тот, когда взял его в свои руки, не отпустит.
– Он хороший солдат, – произнёс комтур из Балги – человек, которым нельзя пренебрегать.
– Смутьян, не в меру дерзкий, и кровь в нём играет, – сказал Цёлльнер, – которая несёт человека дальше, чем он хочет. В конце концов князю Семко хочется корону, а денег нет.
– Да, – вставил казначей, кладя руку за пояс, – наверное, пришлёт за ними к нам. Жаль только, что мы обожглись на других должниках, и на пустое слово, а хоть бы и пятью печатями снабжённый пергамент, с двумя орлами и двумя филинами, Орден ничего не даст.
Нахмурившись поспешности этого приговора, Цёлльнер запротестовал взглядом, казначей замолчал, а он сказал:
– В казне найдётся несколько лишних тысяч гривен.
Казначей подтвердил головой.
– Поэтому я за то, чтобы мы их одолжили Семко, но он должен дать в залог пограничную землю, и мы будем держать её, пока он её не выкупит.
Никто не думал этому противоречить, Валленрод равнодушно смотрел в пол.
– Выберете, – сказал госпитальер, – что для нас самое удобное, что как можно скорей может нам отворить дальние ворота, потому что Мазовия очень бы пригодилось. Земля неплодородная, но держать в руках Вислу – важно.
– Я был уверен, что вы в этом со мной согласитесь, – ответствовал Цёлльнер, терпеливо выслушав. – О заложенной земле нужно вести переговоры с самим Семко. В данный момент здесь только его посол, которого, если хотите послушать, я прикажу позвать. Это полубрат Ордена и наш хороший слуга.
Сказав это, когда никто не противоречил, Цёлльнер подошёл к стоявшим за дверью двоим своим компаньонам и одного из них послал за Бобрком, который ждал внизу.
Совет тем временем с иронией рассуждал о польских делах и о Семко, о великопольских беспорядках, о выгодах, какие уже сторонники Бранденбурга от них получили, захватив замки на границах. Они также знали о продаже недостойными венграми русских замков Литве – и были ею возмущены, не из-за того, что они для Польши были утрачены, но из-за того, что их приобрела ненавистная Литва.
Среди оживлённых диспутов о том предмете, что теперь ждало Польшу, и как Орден должен был себя вести по отношению к ней, вошёл, покорно кланяясь, Бобрек. Все глаза обратились на него. Там он снова был другим – более смелым, не таким скрюченным, а одна одежда делала его до неузнаваемости непохожим на бедного клеху из Плоцка. На нём теперь было серое платье Ордена с полукрестом, как брата и слуги его. Эта одежда доказывала, что он поклялся в верности и принадлежал к этой большой семье, начальство которой тут совещалось.
Не заходя далеко, он встал у порога и ждал, пока приступят к расспросам.
– Кто тебя прислал? – спросил Цёлльнер.
– Ксендз Пиотрек, канцлер князя, – сказал Бобрек.
– Священник! – пробормотал с презрением, известный своей неприязнью к духовенству маршал Валленрод.
– Что же? Им нужны деньги на поход в Великопольшу? – спросил Цёлльнер.
– Так следует догадываться, – уже смелее сказал Бобрек. – Я как раз был там, когда прибыл князь Януш Черский, а тот, вероятно, отсоветовал вмешиваться в польские дела, но Бартош из Одоланова, должно быть, пересилил.
– Януш, – прервал госпитальер, вертя головой, – этот внимательный и осторожный, его никто не втянет. Ему мил покой. Сидит как лис в яме.
– И Семко, по-видимому, великополяне не сразу уговорили, – говорил Бобрек, – но ему, наверное, обещают корону. Делаются приготовления – но без денег ничего нет.
Не обращая внимание на присутствие Бобрка, Цёлльнер живо вставил:
– В наши интересы входит, чтобы там были беспорядки… пусть бьются, это их ослабляет… пусть ссорятся и к нам обращаются за помощью – тем лучше. За это слава Господу Богу.
– О! В Великой Польше страшный огонь, – начал Бобрек. – Я своими глазами видел наполовину сожжённый край, население разбежалось в леса – одна половина в смертельном вражде с другой.
Цёлльнер, только одним ухом слушая этот рассказ, живо прервал:
– Если бы даже великополяне согласными голосами выбрали Семко королём, это немного значит, потому что краковские паны наперекор им другого себе найдут и на трон приведут.
– Если не хотели Люксембурга с Марией, – прервал госпитальер, – должны будут взять Ядвигу с австрийцем Вильгельмом.
– Кто знает, с кем! – буркнул другой. – Определённо, что бескоролевье продолжится, а для нас это к добру. Если бы даже королевство Луи распалось на половинки, Великопольша оторвалась, для нас в будущем выгода от этого очевидна.
Все гордо улыбались, уверенные в своём, Цёлльнер думал.
– Поскольку тебе срочно нужно возвращаться, – сказал он Бобрку, ещё стоявшему на пороге, – а прибыл ты с устным посольством, отнеси им словесный ответ, что Орден не откажет в ссуде доброму соседу, но он должен требовать залога и получить его, потому что это его право и устав, от которых он отступить не хочет.
Бобрек, быстро глядя в глаза говорившему, дал знак, что хорошо его понимает. Цёлльнер подошёл с клирику ближе, шепнул ему что-то на ухо, и отправил, хоть любопытный полубрат охотно бы отстался дольше среди общества сановников.
Совет сразу спешно начал расходиться.
Бобрек, лошадь которого была в замке, немедля сел на него и двинулся обратно по дороге в Торунь. Он был очень рад, потому что получилось легче, чем думал, а надеялся, что это путешествие хорошо ему оплатят. Спеша из Плоцка в Мальборк, у него не было времени задержаться в Торуни и заехать домой к матери; в этот раз думал свернуть к ней, не из любви, как мы убедимся, но чтобы не дать ей забыть о себе.
Мать Бобрка была полькой, смолоду опрометчиво вышедшая замуж за немца, жизнь с которым стала для неё пыткой. Старый оружейник Бибер служил Ордену, считался полубратом, постоянно работал в замке с доспехами, – поэтому когда его сын подрос, монахи взяли его на воспитание, чему мать тщетно противилась. Привязывали её к Торуни дом и сады, которые там имела, иначе сбежала бы с ним.
Несчастная с мужем Агата, по легкомыслию выйдя за него замуж в молодости, сначала возненавидела его, а потом всех немцев и Орден, который из её сына сделал чудовище, полусвященником, полусветским, слугой всех своих беззаконий. Крестоносцы заранее узнали в нём одного из тех, которого могли сделать удобным инструментом; его обучили шпионажу, доносам и зарабатыванию денег предательством.
Мать, не в силах его у них вырвать, бессильная, смотря на гибель ребёнка, воспылала ко всему Ордену сильной ненавистью. Она оплакала потерянного, которого исправить и повлиять на него уже не могла.
Бобрек, почувствовав вкус к жизни, которую вёл в вечных скитаниях, редко заезжал в дом матери.
Мать не хотела ему помогать, думая взять его измором, но Бобрек предпочёл потерпеть немного бедности и остаться свободным – ему казалось, что таким образом до чего-нибудь в Ордене дослужится, а после матери всё равно возьмёт то, что после неё останется.
