Пацан

Стоял густой туман. Такой густой, что можно было бы слепить из него снеговика. В этой местности постоянно были туманы, а голубое небо и солнце встречались лишь раз в пару месяцев. Однако этот туман был особенный. Зеленоватый едкий, он душил.

– На-ка вот, подержи, – проговорил Вованыч сквозь противогаз и сунул мне дешёвую потрёпанную временем сумку-холодильник. Такие в наше время были редкостью. Даже если они были облезлые, рваные и еле работали, притягивали к себе взгляды, сопровождаемые одобрительным возгласом "Вещь!".

Вованыч, косоглазый старик с папилломой на нижней губе, достал из-за пазухи нож, с виду обычный кухонный, но на деле тот был острее бритвы. Он сделал надрез на жёлтой груди мужчины, который бездыханно валялся на мостовой.

– Ещё теплый, – с ноткой злого веселья произнес старик.

Резким движением руки маленький кровоточащий надрез обернулся багряной линией длиной в четверть метра. Вованыч отложил нож на брусчатку, не надевая перчаток и фартука, опустил руки в расщелину в теле мертвеца и достал оттуда сердце. Кости истощились, и сломать их не составляло никакого труда. Пару раз и мне, четырнадцатилетнему мальчишке, удостоилось распотрошить Гнилого. Однако после случая, когда труп неожиданно начал дышать, я отказался от данной привилегии. Оказалось, человек только начал Гнить.

Единственное, что отличает Гнилых от вонючих книжных зомби, – то, что они уже не оживут и не попытаются вас съесть. Однако нельзя назвать их простыми мертвецами. Само Гниение начинается не с мягких тканей, как это принято, а с верхних покровов: кожа, сосуды, мышечная ткань, кости и только потом органы. Гнилые быстро разлагаются, уже через час после смерти от них остаётся лишь прах, поэтому необходимо успеть вытащить органы для продажи не меньше, чем за двадцать минут, и опустить в холод. С чем конкретно связана их смерть не понятно. Ученые всё пытаются разобраться с этим, но пока безрезультатно. Ясно одно, Взрыв сыграл не последнюю роль. Это может случится с каждым в любую секунду, и от этого спасения нет. Это словно оторвавшийся тромб в кровеносном сосуде.

Кстати говоря, тех, кто потрошат Гнилых, называют Мародерами. Нас не почитают, но свежие органы разлетаются, как горячие пирожки. И пускают наш товар как раз на пирожки. Людской орган стоит немалых денег, как деликатес. Стал бы кто использовать органы Гнилых в качестве донорских. Ага щас, много чести! Использовать их органы мерзко и низко. Ну, а если с практической точки зрения смотреть на ситуацию, то органы Гнилых всегда отторгаются организмом, а субъект после операции в скором времени сам оборачивался Гнилым.

Вованыч бережно положил ещё горячее сердце в сумку-холодильник. Оно тут же зашипело и начало испускать облачка пара. Старик вновь навис над трупом, кряхтя засунул руку в разрез, что-то ощупал, затем разочарованно вытащил её обратно.

– Ничего. Всё остальное сгнило, – он пару минут помолчал, нависая над телом, затем снял противогаз. Вздохнул и криво улыбнулся мне: – Ну, что, пацан, не пора ли нам домой?

Я кивнул в ответ.

Вованыч

Дорога домой не длинная и не короткая. Она просто есть и все на этом. Путь достаточно долгий, чтобы успеть проголодаться или чтобы суставы начало ломить, но чересчур мал, чтобы успеть обдумать мысль.

Сегодня было довольно тихо, и никто не посмел сбить внутренний монолог, ни мой, ни пацана. А бывало, что какие-нибудь Быки в своих говнодавах понабегут и требуют черт пойми чего, да и угрожать удумают – машут своими клюшками да бритвами. Хотят, небось, денег. А нету денег! Таким добром уж давно не пользуемся, а повадки у них остались. Ну как Быку такое объяснишь? Бык он же неразумный. Так и приходится подмазаться к нему: "Что ты, друг мой? Ну сдались тебе ребенок да старик! А хочешь подарок? Конечно, хочешь. Держи!" – и кидаешь Быку припрятанный давеча камень, а он и рад. Бывало и иначе, попадётся на пути агрессивный Бык, и дым у него из ноздрей валит, и глаз кровью наливается – всё как положено. Тут ты переговорами не спасёшься, подарком не умаслишь. Тут бежать надо. Бежать быстро и не оглядываясь. Быку надоест погоня, он и отстанет. С каждым годом словно больше и больше становится Быков. А делать-то что с ними? Расстреливать? Да не законно же! Зря что ли Общество строили?!

Шли, в общем, тихо. Ветхая лачуга, которую стыдно домом назвать, встретила нас открытой дверью. Непорядок. Кому ж вздумается шастать в доме Мародера? Только Бык способен на брата моего тявкать, да мозгов у него не хватит дверь взломать.

– Ну-ка, пацан, постой, – схватил мальчишку за плечо. Ладонь без труда обвила кольцом тонкую ручонку. Эх, дистрофик мой, где ж еды тебе найти?

Пацан смирно стоял, держа в руках холодильник. Лицо его не отображало эмоций, было совершенно спокойным, но костяшки пальцев, обвивших ручки сумки, побелели – нервничает.

Схватив ржавую грязную лопату возле сарая, бесшумно подошёл к порогу дома. Слышно было изнутри шуршание.

– Выходи, окаянный! – крикнул, вскинув лопату.

Из-за перегородки шаркающей походкой вышло лопоухое чучело в обносках.

– Шурик? Ты почему старика так пугаешь? Что б тебя черти…

– Да не пыхти ты, почем зря, Вованыч. Ты тож хорош. Кто ж на друга старого лопату грязную наставляет? – повседневным тоном говорит он.

Махнул я пацану рукой, мол, идти можно, забрал у него сумку и взамен вручил лопату, чтоб на место унёс. Сам прошёл за стол, где уже стояли два стакана и бутылка беленькой.

– А мне, что, помыть её следовало, прежде чем по шее ударить тебе?! – чувствовалось, как кровь приливает к лицу, давление поднялось. – Ты что забыл здесь, старый пердун?

– Сам ты старый! Мне товарища нельзя повидать, что ли? Как с гостем ведёшь себя? – Шурик седыми патлами кивает на бутылку. – Вот как уйду сейчас!

– Гости обычно не вламываются в дома. Да сядь ты, угомонись.

Рассказчик

– Вованыч, – икнул Шурик, – вот скажи, какой год ты живёшь?

– Високосный, Шурик, – мутный глаз старика не без труда сфокусировался на бутылке и сумел разглядеть в ней остаток самогонки, – Ви-со-кос-ный!

Шурик потупил взгляд, пытаясь осознать полученный ответ.

– Давай по последней и спать! – ладонь Вованыча с грохотом рухнула на стол. Он перевёл взгляд на скамейку у стены.

Пацан уже давно посапывал на скамье, подложив под щеку руку. Шурик заметил взгляд собутыльника и издал приглушённый смешок и разлил остатки не только по стаканам, но и по столу.

– Ну что ты ржешь, пугало?

– А не надоело ли тебе с пацаном возиться? – крикнул Шурик, но после продолжил тише: – Сам жуешь лишь корку хлеба, да сопляку свой кусок отламываешь. Вот на кой он тебе?

Действительно, зачем мальчишка старику? В голове Вованыча всплыли воспоминания, как давным-давно он распотрошил мать мальчика. Тогда трехлетним ребёнком он лежал у нее под Гниющим боком. Большими глазами цвета опала он смотрел на Вованыча. Мальчик не кричал и не выказывал каких-либо эмоций. Он просто смотрел. Сиротских приютов нет со времён Взрыва, поскольку государство не в состоянии материально поддерживать кого бы то ни было, да и мертво уж государство. Вованычу и в голову не пришло оставить ребенка у кого-нибудь на крыльце. И он призрел мальчика.

– Иди домой, Шурик, – устало произнёс Вованыч.

Шурик не стал спорить. Встал. Залпом осушил стакан. И шаркающей походкой по скрипучим половицам направился к двери.

Вованыч пустым взглядом смотрел на пустую бутылку. Минуту или час, не имело значения. Он резко встал, кинул грязную тряпку на место пролитой самогонки и вышел на крыльцо. В кармане штанов мерно стучал коробок спичек о маленькую баночку с табаком. Скрипя суставами, Вованыч опустился на ветхую скамейку, которая под тяжестью его тела прогнулась. Старик сделал самокрутку и закурил. Сиреневый дымок изгибаясь растворялся в воздухе. Вованыч не был романтиком. Он не обращал внимание на дымок сигареты, который извивался в танце. Не видел выглянувшей из-за зеленых облаков луны. Не слышал, как вода бьется о сломавшийся лед. Вованыч думал о том, как ему продать свежую добычу, как протянуть очередной день, как прокормить мальчишку. Все чувства старика сточились о время, потому он не расстроился, не стал горевать о своей судьбе, а принял всё, как должное.