Когда ко мне подошла заместительница начальницы, чтобы обыскать меня, я просто и смело, довольно громко, чтобы все слышали, проговорила:

«Вы не смеете обыскивать взрослую девушку. С таким же успехом я сама могу вас обыскать!»

Заместительница сразу замерла на месте от неожиданности, а затем зловеще пробасила:

«Так ты я смотрю, негодница, никак не угомонишься. На линейке при всех открыто оскорбляла руководителей, а сейчас…вон что надумала. Не смей перечить! Иначе дело для тебя может о-о-о-очень плохо кончиться, оно может с успехом дойти и до колонии, мы не посмотрим, что ты из бедной семьи».

Тогда я резко отскочила в сторону и зло пробурчала:

«Что хотите со мной делайте. Хоть режьте, а обыскивать себя я всё равно не позволю».

Меня, в качестве наказания до вечера посадили в «карцер». Так называлась кладовка, расположенная как раз в дальней комнатушке ограбленного склада. Это было малюсенькое помещение – примерно два с половиной метра длиной и два метра шириной со старинной полуразвалившейся кроватью. Я должна была находиться там до тех пор, пока не осознаю своё злостное антиобщественное поведение и не извинюсь перед руководителями. Начальница пригрозила, что сегодня же сообщит моей матери на работу о моих всех проступках, и срочно вызовет мать в лагерь, надеясь, что хоть у неё получится воздействовать на свою дочь – хулиганку, «по которой плачет тюрьма».

Здесь всё же необходимо пояснить, что училась я довольно прилично, учителям открыто никогда не грубила, но всегда боролась за справедливость и честь любого человека, отстаивала его право на гордость и независимость (собственно, с этого я и начала своё повествование). Учителя в школе привыкли к моему независимому поведению, правда иногда мне всё же доставалась от завуча и от директора, но всё ограничивалось лишь предупреждениями. Тем более, что в нашем классе обучались и открытые наглецы, которых я иногда, прямо в присутствии учителей, «ставила на место». Директор об этом знала, и, кто знает, может где-то, в глубине души, даже уважала меня, хотя открыто об этом никогда не заявляла. А после того, как я заняла второе место в районной олимпиаде по химии, видимо, дала негласное указание учителям и завучам «не трогать меня». Она, наверно, им сказала примерно так:

«Девочка ведь старательная, не без способностей, поэтому просто не надо её провоцировать. Если она что-нибудь там выскажет по поводу несправедливого отношения, не трогайте её и не раздражайте. Тогда, она наоборот, всегда вас поддержит во время «поединка» с каким-нибудь подлинным наглецом. Но ей обязательно необходимо убедиться, что правы именно вы, а не ученик, в общем, не трогайте её, не задевайте по пустякам».

И школьные учителя прекрасно всё поняли, а сверстники в подобных случаях связываться со мной просто боялись, зная, что и физически я не из слабаков. Поэтому, моя школьная жизнь протекала, хоть и не без некоторых казусов, но всё же вполне приемлемо.

Но здесь, в лагере, расположенном «у чёрта на куличках» меня никто не знал, здесь была совершенно особая обстановка, в которую я, ну никаким образом, вписаться не могла.

Конечно, голодом меня в «карцере» не морили. Несколько раз приходил завхоз, приносил еду. Я заметила, что он как-то слишком подозрительно смотрит на меня и выглядит уж слишком уверенно – полная противоположность поведению этого же человека в кабинете начальницы.

В мою душу с каждым его приходом стало закрадываться всё большее и большее подозрение, но вот по поводу чего, я сама понять никак не могла. Я «нюхом» чувствовала, что он замешан и в краже своего собственного склада и, главное, с каждым разом всё больше догадывалась о том, что вполне возможно, что именно он был около нашего корпуса во время моего такого неудачного ночного «путешествия».

Правда, так называемая тень, обутая в резиновые сапоги была гораздо выше его, дерево, на которое я наткнулась, чуть не задохнувшись винно-водочным перегаром, было гораздо шире его и, вообще, гораздо мощнее. Но всё равно внутреннее чутьё упорно подсказывало мне, что здесь что-то не так. Я не только теперь не сомневалась, что мои ночные «столкновения» и ограбление склада тесно взаимосвязаны, но, вообще считала, что эти события являются лишь малой долей того грандиозного страшного плана, который разработали неведомые мне силы и, который уже начал осуществляться. Он начал осуществляться, и одно это меня сильно пугало. Я не могла ничего объяснить и ничего понять, но на душе стало, поистине, жутко.

Я чувствовала, что по странному стечению обстоятельств оказалась вовлечённой в круговорот неких событий, и те люди, которые что-то замышляют, видимо, не рассчитывали, что я проявлю такую неожиданную для них активность и буду им всё время мешать. Я оказалась вовлечённой в некий порочный круг жутких интриг и махинаций, и что теперь меня каким-то образом используют, выставив чуть ли не главной виновницей преступления, совершённого прошедшей ночью. По всему выходило, что на определённом этапе их коварного плана я им просто необходима, но пройдёт определённый срок, они сделают своё чёрное дело или определённую его часть, тогда я им стану просто не нужна, и, естественно, они быстро избавятся от меня любым способом.

Этим же вечером меня «освободили» из-под ареста, и я благополучно вернулась в свой первый отряд.

Ночью меня неожиданно дёрнули за плечо, и я моментально проснулась. Оглядевшись кругом в полумраке лагерной палаты, я никого не увидела. «Может быть, нервный тик, – подумала я, – но как-то не верится, что в таком возрасте». И я отбросила от себя эту мысль. И хотя в этот раз мне никуда не хотелось, я аккуратно и очень тихонько приподнялась со своей кровати, надела сланцы, и, крадучись, вышла в тёмный коридор. Постояв с минуту и никого нигде не заметив, я, было, уже собралась возвращаться в свою мягкую постельку, посчитав «дёрганье плеча» ложной тревогой.

Повернувшись, я открыла дверь в свою палату и, здесь яркий свет электрического фонарика, вспыхнувший под моей кроватью, настолько ослепил меня, что я моментально зажмурилась и быстро захлопнула дверь, опять оказавшись в тёмном коридоре.

«Выходит, человек, сидевший под моей кроватью, дёрнул меня за плечо, чтобы разбудить. А теперь этот же человек новой неожиданностью загнал меня обратно в коридор, – разные мысли сверлили мою бедную головёнку со всех сторон, но одна мысль краеугольным камнем давила не только в голову, но и в сердце. – Главное, держать себя в руках и не поддаваться на провокации».

И здесь сильные руки неожиданно схватили меня сзади, заткнули мне рот какой-то паклей (людей было, по крайней мере, двое, а, может, и больше, я не разобрала в темноте). После этого очень быстро крепко завязали мне глаза то ли тряпкой, то ли каким-то поясом. Затем, видимо, последовал сильный удар по голове, в которой сразу помутилось, и я потеряла сознание.

…Очнулась я в каком-то лесном домишке, похожем на деревенскую избу. Из окна были видны сплошные деревья, а так как окно было приоткрыто, в комнате стоял терпкий запах леса. Рядом со мной сидел дряхлый старик и чмокал губами. Лишь через несколько минут я поняла – он увидел, что я очнулась и теперь пытается мне что-то сказать или объяснить, но я ничего не могла понять из его, как мне казалось набора бессвязных между собой фраз. Затем я снова впала в забытьё.

Когда я очнулась во второй раз, старика уже не было рядом, но передо мной во всей красе сидела молодая девушка и улыбалась (видимо, мне) ехидной улыбкой. Через некоторое время девушка почему-то стала корчить мне страшные рожи. «Она дразнит меня, – догадалась я, – но, зачем?»

Мне стало очень противно наблюдать эти выкрутасы, и я зажмурила глаза. Я ещё долго находилась в полусознательном состоянии. Как и тогда в лагере, мне опять мерещились глюки. В ушах стоял совершенно непонятный булькающий шум, иногда сменяющийся треском. Голову ломило. Я чувствовала, что вокруг меня со всех сторон происходят какие-то события – что-то уносят, приносят, передвигают, кто-то спорит, кто-то даже с кем-то дерётся. Затем я услышала вой сирены и проснулась окончательно.